|
Тот холодный декабрьский вечер 1984‑го года я вспоминал много раз.
… Рабочий день заканчивался, когда на пороге кабинета появилась девочка лет четырнадцати в сопровождении двух работников милиции — мужчины и женщины с погонами старших лейтенантов. Оказалось, что это сотрудники областного детприёмника‑распределителя привезли нам пополнение.
Одну девочку везли двое, — подумал я, — что‑то много чести для одной персоны. Но ничего не сказал.
Девочка была одета в довольно потрёпанное зимнее пальто с короткими не по росту рукавами. Из них торчали посиневшие от мороза руки. Обута она была явно не по погоде, в простые чёрные полуботинки.
Разговаривать в тот момент с девчушкой было бесполезно, поэтому и передача закончилась простой отметкой командировочных удостоверений милиционеров. Тем более, что они очень торопились.
Правда, выйдя из кабинета, женщина чуть задержалась, словно желая что‑то сказать, но, тяжело вздохнув, только пожелала успехов в работе в новом году.
Я прочитал личное дело Люси Н.. Страшного для нас в нём ничего не было: мать не справилась с воспитанием единственной дочери, ссылаясь на её упрямый характер. Дело в семье дошло до драк и оскорблений. Но такое для нас было обычным явлением. «Лёгких» детей в детдоме не бывает.
Люся после зимних каникул пошла в школу в седьмой класс. Она уже начинала привыкать к новой жизни. Всё, казалось, спокойно входило в обычную колею. И вдруг, через месяц меня потряс телефонный звонок из школы. Дрожащим от волнения голосом учительница ошарашила:
— Ваша Люся на уроке проглотила иголку. Поругалась с соседкой по парте. Увезли в больницу.
Только этого нам не хватало! Я бросился в больницу. Бежал, задыхаясь и спотыкаясь, а перед глазами стояла печальная картина: на больничной койке лежит бледная, заплаканная, дрожащая Люся.
Каково же было моё удивление, когда я увидел её, спокойно прогуливающуюся по больничному коридору.
— Был рентген, иголка движется, — стала меня успокаивать Люся, — вот хожу с горшком. Говорят, что, может, выйдет сама. Велели наблюдать.
Через несколько минут в больницу прибежали завуч детдома Ирина Валентиновна и воспитатель Тамара Васильевна.
— Как дела? Жива? Плачет? — атаковали они меня вопросами.
— Держится очень спокойно, — ответил я.
Через несколько минут Люся вышла снова, и женщины на радостях прослезились, обнимая, целуя и лаская девочку.
На мой вопрос к лечащему хирургу — что нам делать и чего ждать? — хирург ответил, что в операции пока нужды нет, иголка движется тупым концом вперед по кишечнику. Возможно, выйдет сама. Но врачи готовы ко всему.
Мы пошли в детдом, договорившись с дежурной медсестрой, что будем справляться о самочувствии Люси по телефону.
Весь день я сам был как на иголках. Без конца звонил и вздрагивал от телефонных звонков. Подскочило давление. Ныло сердце. И ночью не сомкнул глаз.
Утром, перед тем как идти на работу, позвонил в больницу.
— Вышла иголка! — радостно сообщила медсестра, — приходите, забирайте свою воспитанницу.
Пошёл, ещё раз детально обдумывая, как мне разговорить Люсю. И решил «брать быка за рога». Уж очень подозрительным было её спокойствие. По дороге я как бы неожиданно спросил девочку:
— Какая же это у тебя будет иголка по счёту?
— Четвёртая, — не моргнув глазом, ответила Люся, — первая была в Ноябрьске в детприёмнике.
— Где это?
— Тюменская область. Конечная остановка на железной дороге. Дальше тундра.
— Как же тебя туда занесло?
— После того, как мы подрались с матерью, я ушла из дома, — сказала Люся, — хотела уехать к родным в Казахстан. Нужны мне были её побрякушки! Всё началось с другого. В сентябре отчим изнасиловал меня. Пригрозил, чтобы молчала. Взамен разрешил носить позолоченную цепочку и серьги, которые когда‑то матери подарил.
Потом мать нас застукала. Дрались весь вечер. И я уехала. Из ноябрьского детприёмника меня не хотели везти во Владимир, а там мне надоело сидеть. Одна девчонка сказала: проглоти иголку тупым концом, сразу увезут. И точно. Иголка вышла, а меня срочно отправили во Владимирский детприёмник. Паники много было.
— Ну, а как же ты доехала до Ноябрьского, дорога‑то не близкая, — не унималась я, — пить‑есть надо. За билет заплатить.
— На вокзале в Москве познакомилась с нефтяником Лёшей. Хороший парень. Привёл меня к себе в купе. Кормил. Поил. Весело ехали. Замуж обещал взять. Да вот только милиция меня забрала.
— Как так?
— Лёша оставил меня на вокзале в Ноябрьске, а сам пошёл искать машину, чтобы ехать в посёлок. Я ждала, а милиция меня забрала. Отвезли в местный детприёмник. А я всё ждала, что Лёша придёт за мной. Он не пришёл. Не знал, где я. Привезли во Владимир. Ждала путёвку в детдом. Потом зло взяло. Я и проглотила иголку. Шуму было… В больницу отправили. А иголка сама вышла. Перевели в психотделение. Кругом решётки. Как в тюрьме. Тошнота. Говорили, что будут лечить. Я опять иголку проглотила. Перевели в хирургию, а оттуда в детприёмник. А там меня путёвка в детдом ждала.
— И всё? —спросил я.
— Владимирские милиционеры вам ничего не говорили? — поинтересовалась вдруг Люся.
— Говорили, — схитрил я, — но я больше люблю, когда человек сам о себе чистосердечно рассказывает. После легче бывает.
— Мы из детприёмника убежали, — призналась Люся, — я хотела вернуться в Ноябрьск, искать Лёшу.
— Как же это?
— Послали меня дежурить по столовой. А мальчишки попросили, чтобы я нож хлебный с кухни им вынесла. Ночью напали с этим ножом на дежурную по детприёмнику. Ранили в шею. И мы побежали. Только она сумела поднять тревогу, в милицию сообщила. Нас по дороге к вокзалу всех и взяли. Двух мальчишек сразу перевели в тюрьму, а других — кого куда. Я попала к вам.
После этого рассказа мне стало плохо. Чувствую, что воздуху не хватает. Хоть ложись на дороге и умирай. Только Люсю надо довести до детдома. А то уедет к Лёше.
Многое я в то время уже пережил. Но такое было впервые. Надо было что‑то делать. В тот же вечер собрался в областной отдел народного образования искать поддержки и совета.
К моему удивлению, о похождениях Люси здесь знали. Я попросил направить её на лечение.
— А кто её возьмет? — сразил меня ответ, — она здорова. Просто озорничает. А то, что она рассказывает про отчима, то, может быть, и так, но она почти два месяца путешествовала. Что она там делала?
— А что делать нам? — простонал от отчаяния я.
— Терпеть! — был дан совет, — ждать, пока Люся закончит восемь классов и устроить её в СПТУ.
Домой я уехал убитый горем. И всё думал, что нужно сделать, чтобы продержать Люсю до поступления в СПТУ.
После моего рассказа на педсовете о поездке во Владимир две воспитательницы сразу же написали заявления об уходе. С трудом удалось уговорить их остаться. Желающих сидеть в тюрьме «за Люсю» не находилось.
Жизнь шла своим чередом. Люся иголки больше не глотала, но при случае обещала это сделать. Жили в состоянии постоянной тревоги.
И вот однажды, в кабинет вбежала заплаканная воспитательница Надя Ларина — наша первая помощница и главный шеф Люси Н..
— Принцесса Люся, — начала она с порога, — опять не хочет дежурить по кухне. Отказалась чистить картошку. Я сказала ей, что пойду к Вам, а она говорит: «Передай, чтобы воспитатели с директором с сегодняшнего дня сушили себе сухари».
Это был прямой вызов. Отступать было некуда. Я поднялся в спальню, где сидела Люся, и стал разбирать инцидент. Собравшиеся девочки требовали, чтобы мы отправили Люсю в колонию, так как всем надоели ее выходки и постоянные угрозы.
На другой день в детдоме состоялось собрание. Были на нём сотрудники, учителя из школы, инспектор детской комнаты милиции и члены комиссии по делам несовершеннолетних.
Люсе был дан открытый бой. Говорили, в основном, дети. Люся не ожидала такого единодушия и разревелась. Просила прощения за своё поведение, обещала исправиться и больше никогда не говорить о сухарях.
Правда, вскоре начались новые причуды. Люся уходила в школу и там ей неожиданно становилось плохо. На «скорой помощи» её частенько отправляли с занятий то в терапию, то в детское отделение, то в инфекционное. Через день её выписывали здоровой. Эту болезнь Люси воспитанники метко окрестили как «воспаление хитрости».
Так, в тревогах, печалях и ожидании прошли долгие полтора года. Люся закончила восемь классов и была устроена в СПТУ.
Этот день для нас был праздником. Снят тяжёлый камень с шеи. Дожили! Всеобщее ликование по этому поводу охладила воспитатель Тамара Васильевна, проработавшая в детдоме двадцать лет и уходившая на пенсию по возрасту:
— Радоваться будем на пенсии, — тихо сказала она, — через три дня привезут новых деток. И не исключено, что Люся покажется просто цветочком, а ягодки к нам едут. И нести вам свой крест дальше.
* * * * * * * * * * |
