КОСТЁР

Слыл он злостным нарушителем дисциплины, поэтому под любым благовидным предлогом от него старались избавиться. Первый раз — за частые отъезды к матери. Подальше от дома, в санаторный детдом. Он там нагрубил директору, и его перевели в Карабаново.
Школу и учителей Женька, как и большинство воспитанников, чьи родители были лишены родительских прав, ненавидел лютой ненавистью. Это они, по его понятиям, «заварили кашу», в результате которой он и попал в детдом.
И хотя школа была уже четвёртой по счёту, и учителя были новые, но чувство ненависти оставалось прежним.

«Мать лишили родительских прав.» — думал Женька. — «А за что? Работает хорошо. Её фотография даже висела на фабричной доске почёта. Его любит. Вот только у них иногда собирались гости. А что тут плохого? Отведут душу бабы: попоют, попляшут — и по домам. Должна же быть у матери хоть какая‑то радость в жизни.»
Изредка к ним заходили в гости и мужчины. Тогда мать была особенно щедрой. Давала ему больше денег. И он уходил с мальчишками в кино, ел мороженое, сладости. Что твоя душа захочет.
Возвращался домой — всё было тихо. Мать спала. Уроки можно было не учить. Или вообще не идти в школу.
Заходил Женька иногда и к отцу, но тот как‑то воровато от новой жены совал ему в карман деньги и старался быстрее выпроводить за дверь.

Порой денег хватало не только на сладости, но и на папиросы. И он начал курить. Чаще пропускал занятия в школе, и четверть закончил с двойками почти по всем предметам, кроме уроков труда и физкультуры, которые очень любил.
— Придётся тебе, парень, ехать в детдом, — как‑то сказала ему классный руководитель, — соседи говорят, что матери не до тебя. Пьянки часто бывают.
— Врут они! — закричал Женька, — слушайте их. Комнату им нашу надо!
— Скоро мы во всём разберёмся, — парировала учительница.
— Разбирайтесь! — закричал Женька и, хлопнув дверью, выскочил из класса.
После этого случая в школу он больше не пошёл. Зато к ним зачастили разные комиссии. Вызывали с матерью на заседания. Обсуждали. Но Женька упрямился и в школу не шёл.

А потом состоялся суд. На нём мать как человек добрый и молчаливый ничего не могла сказать в своё оправдание, а только плакала. Женька грубил, огрызался, и в конце концов совсем ушёл с суда.
Вот так нелепо складывалась жизнь у Женьки в пятнадцать мальчишеских лет.

И в новой школе жизнь была не слаще. Чуть что — Зверьков! Учителя жаловались директору детдома почти каждый день.
— Ой! — говорила Любовь Алексеевна, — прислали его на мою голову. Полгода осталось до пенсии. С ним и не дотяну. Вы почитайте его «личное дело». Он все инстанции прошёл. Осталась только колония. Пишите докладные, быстрее отправим.
После очередной жалобы Любовь Алексеевна приглашала его в кабинет на беседу. Женька грубил.
— Мать‑то живёт в своё удовольствие, — в сердцах как‑то вырвалось у неё, — а мы тут мучаемся с тобой. Вон что тут написано!
— Враньё всё это! — закричал Женька, — за двойки меня в детдом отправили. Это соседи с учителями старались.
И он выбежал из кабинета, зло хлопнув дверью.

После этого разговора и зародилась у Женьки мечта сжечь своё «личное дело». Пусть всё враньё сгорит. Своими думами поделился с таким же, как сам, бедолагой, которого в детдоме все звали просто Кулеш. Был он на два года старше Женьки, но, как говорили воспитатели, колония по Кулешу давно уже плакала.
Кулешу женькино предложение понравилось.
— У меня там вранья не меньше написано, — сказал он. И зло хихикнул: «Директриса не на пенсию уйдёт, а сразу на кладбище. Вот будет фокус!»
— Но как? — спросил Женька, — нужны ключи от кабинета и от сейфа.
— Не боись! — успокоил Кулеш, — это я беру на себя.
Кулеш давно заметил, что директриса часто оставляет связку ключей то в столовой, то в учебном кабинете. Значит, можно сделать слепки. А по ним ключи.
Через два дня Кулеш показал Женьке два свежих оттиска ключей на пластилине.
— За пару дней сделаем, — сказал он, — а за воскресенье мы это дело провернём.

Операцию подростки продумали до мелочей. В воскресенье в детдоме остаётся один повар на кухне. Все воспитанники с воспитателями уходят в кино. Они сами тоже пойдут, но как только в зрительном зале погаснет свет, вернутся.
Вот так и сделали. Через форточку туалета они проникли в здание детдома. И застыли у двери кабинета директора.
— Что трусишь? — спросил Кулеш.
Он сунул свой ключ в личину и мгновенно открыл дверь кабинета. В углу стоял голубой сейф, где хранились личные дела.
Кулеш встал на колени. Сунул ключ в замок сейфа. Повернул. Но ключ заело. И он зло выругался.
— Дай‑ка я, — оттолкнул его Женька, — я сильнее.
Он тоже опустился на колени и повернул ключ до отказа. И… оторопел. В руках был один стержень. Бородка ключа осталась в личине.
— Теперь нам хана, — растерянно сказал он, — утром сейф не откроют. И свалят всё на нас. Да и пальчики наши тут кругом.
— Берём сейф с собой, — скомандовал Кулеш, — в котельной откроем.

Вдвоём они вытащили сейф через окно туалета, бросили у котельной. Женька поддел дверцу ломом, и она раскрылась. Он нашёл своё личное дело, разорвал его в клочья. А потом поджёг. Кулеш разорвал своё и бросил в огонь.
В костёр полетели другие личные дела, трудовые книжки сотрудников, какие‑то толстые тетради. Женька с Кулешом ошалело прыгали, кричали и приплясывали, словно индейцы, наблюдая, как огонь пожирает содержимое сейфа. А потом побежали в клуб.

Утром в школе их взяла милиция. Подростки ничего не отрицали. Следствие завершилось быстро. Потом состоялся суд. На него собрали не только старших воспитанников из детдома, но и наиболее трудных их товарищей по школе. Но то, чего хотели добиться взрослые, не получилось. Мальчишки не раскаялись. Вели себя вызывающе.
Хотя, конечно, все понимали, что бравада эта была напускной. В глазах подростков читалась непонятая взрослыми тоска мальчишек по дому, родным, которую застилал отблеск костра, где сгорели не только детдомовские документы, но и детство, искалеченное самыми близкими людьми.
И снова мальчишкам предстояло жить в казённом доме, но уже в другом месте.

* * * * * * * * * *