УСЫНОВИТЕ. ЛИ?

ЧАСТЬ 1. ДЕТСКИЙ ДОМ

— Здравствуйте, можно узнать информацию про ребёнка? Да, официальные усыновители. Номер заключения продиктовать?
— не надо, — номер анкеты ребёнка скажите.
Я продиктовала странный код, состоящий из случайных букв и цифр. На том конце провода раздались равнодушные звенящие щелчки клавиатуры.
Томительные секунды ожидания показались мне минутами…
— Да, ребёнка можно усыновить, — равнодушно сообщила оператор новость, которую я ждала сейчас больше всего на свете.
Но внутреннее ликование продлилось буквально пару секунд, до следующей фразы:
— И у него есть брат, на год младше. Детей делить нельзя, и усыновить можно только обоих сразу.
А дальше словно ушат ледяной воды:
— И они дети-инвалиды. Умственная отсталость и эпилепсия. Если хотите, — обыденно продолжила женщина на том конце провода, — приезжайте в Новосибирск, познакомитесь. Вот номер новосибирской госопеки, запишите.
Она продиктовала набор цифр, который тут же на бумаге в буквальном смысле залился моими слезами.
— Записали?
— Да…
— Всего хорошего. До свидания.
— Спасибо, вам тоже. До свидания.

Слёзы независимо от моего желания текли ручьём и падали крупными частыми каплями вниз. Как же так? Неужели я не заберу ещё ничего не знающего обо мне, но уже каким-то непонятным образом ставшего мне воображаемым сыном, детдомовского зеленоглазого мальчика из казённых стен в тёплый уют дома? Неужели эти напуганные глаза, так призывно просящие помощи с фотографии, не засияют радостью и счастьем?
Сил сдерживаться не было, и я начала громко, со всхлипами рыдать.
Рядом игравшие дети-погодки Настя, Гриша и Серёжа испугались и подбежали ко мне.
— Мамочка, что случилось? Почему ты плачешь? — три пары испуганных вопросительных глаз замерли в ожидании ответа. Дети окружили меня и притихли.
Я не могла говорить, только горькие рыдания вырывались из груди.
— Мамочка, почему ты плачешь? — спрашивали по очереди Настя и Гриша с разными интонациями. Серёжа в два годика говорил плохо, и решил на всякий случай тоже заплакать. Тут же к нашему плачу присоединился трёхлетний Гриша, а потом, не дождавшись от меня ответа о причине слёз, заплакала и пятилетняя Настя.
Свежий летний день, тёплое солнце пробивается лучами сквозь высокие корабельные сосны в окошко нашего деревянного стоящего в лесу дома, и всё хорошо, все здоровы, дома тихо, чисто и уютно, а мы сидим на низком деревянном подоконнике, я и трое детей, и плачем. Все вместе. Без каких-то видимых в нашей жизни причин.
— Мама, а почему мы плачем? — Гриша сквозь слёзы попытался понять происходящее.
Я всё ещё не могла говорить. Гриша снова присоединился к общему хору.
— Настя, а почему мы все плачем? — через какое-то время спросил он уже у сестры.
— Не знаю, ыыыыыыыыы, — снова затянула в тон мне дочка.

Минут через пять я смогла говорить и сразу позвонила мужу на работу:
— Дорогой, мы не сможем усыновить Мишу, — и я снова зарыдала.
— Почему? — муж дал мне поплакать, и потом, когда я немного успокоилась начал задавать вопросы.
— У него есть брат. Усыновить можно только обоих, — я снова заплакала.
— Ну, ничего, можем усыновить обоих, — Вова неожиданно для меня проявил заинтересованность и поддержку в этом всё же не до конца принятом вопросе.
— У них умственная отсталость… — я продолжала всхлипывать.
— Этот диагноз ставят многим детям из детдомов — с ними же там не занимаются. Вообще не проблема.
— У них эпилепсия…
— Эпилепсия лечится, — в голосе мужа были такие спокойствие и уверенность, что я воспрянула духом. Что угодно я ожидала услышать от него, в принципе прохладно отнёсшегося к идее усыновления даже одного здорового ребёнка, а тут двое, дети-инвалиды с умственной отсталостью и эпилепсией — а муж спокоен и позитивно настроен.
— Они в Новосибирске… — собственно это уже имело мало значения, но всё же.
— В Новосибирске? Полетели. Мне как раз нужно туда слетать по работе. Я попрошу своего помощника узнать, когда ближайший вылет.
— Алло, Виктория Сергеевна, рейс Пермь — Новосибирск летает раз в неделю, вылет как раз завтра, остались последние два билета. Выкупаем? — уже через пару минут спрашивала меня по телефону помощник мужа.
— Да…
— Сейчас попрошу водителя заехать и купить билеты.
— Давайте я сама ему позвоню, он сейчас как раз в городе.
— Алло, Алексей, добрый день, могли бы Вы купить билеты на самолёт?
— Я как раз еду мимо, — это были ещё те времена, когда билеты покупались в кассах, а не через Интернет.
— Ой, так у Вас же, наверное, нет денег!
— Я только что получил зарплату, есть. Я сейчас куплю на свои, а Вы потом отдадите.
Вот так буквально за несколько минут сложилась наша поездка в детский дом Новосибирска. И ровно на следующий день в это же время мы уже разговаривали с женщиной из органов опеки, которая выдавала разрешение на посещение детских домов.
— Вы знаете, что это дети-инвалиды? — словно сообщая нам о нашей ошибке, она подняла брови и посмотрела на нас поверх очков. — С эпилепсией и умственной отсталостью, — она снова выразительно посмотрела и продолжила изучать папку, — их уже два года назад усыновляли, но когда поняли все диагнозы, привезли в городскую больницу с вещами и документами, и бросили там. Второй раз дети такого не переживут. Подумайте. Зачем вам инвалиды? — женщина с удивлением оглядывала нас с мужем буквально с головы до ног, пытаясь понять происходящее. — Знаете, — она заговорщически понизила голос, — у нас есть чудесный здоровый мальчик, есть две хорошие девочки, хотите фотографии посмотреть? — как контрабанду предложила она. — Может быть, познакомитесь с ними?
— Спасибо, но мы прилетели именно к этим детям.
Женщина отложила бумаги, и рассматривала нас уже с нескрываемым любопытством.
— Это дети-инвалиды, — ещё раз повторила она, видимо думая, что мы чего-то не понимаем.
— Да, мы знаем.
— Вы хотите усыновить детей-инвалидов? — она словно не верила происходящему.
— Да, но сначала мы всё же хотели бы с ними познакомиться…
— Хорошо, — удивляться и переспрашивать в пятый раз было просто неприлично, но ей явно хотелось сделать и то и другое. Приложив усилия, женщина взяла себя в руки и написала нам адрес.
— Вот, покажете таксисту, он вас отвезёт.
— Спасибо! — мы взяли заветные адрес и сопроводительные бумаги и пошли к выходу.
— Туда ехать минут сорок! — уже вдогонку крикнула она. Ей очень хотелось нас отговорить хоть чем-то от этой странной, на её взгляд, затеи.
Обещанные сорок минут пролетели незаметно. С асфальтовой дороги машина съехала на грунтовую, и ещё минут десять петляла по небольшим посёлкам, пока не подъехала к открытым настежь воротам. Из большого грузовика выгружали и заносили в детский дом какие-то ящики.
Сказать, что нас удивил коррекционный детский дом для детей-инвалидов — значит, не сказать ничего.
— Знаешь, дорогой, — прошептала я на ухо мужу, — если мы всё-таки усыновим этих детей, у нас дома они будут явно в более худших условиях, чем здесь!
Большое здание детского дома скорее напоминало санаторий с зелёной прогулочной территорией, разными игровыми площадками, был даже фруктовый сад и грядки. Внутри — высокие потолки, сияющий свежестью ремонт, занавески на окнах, цветы в горшках, дорогие деревянные развивающие игрушки, модульные городки… Мы и представить не могли, что детский дом может быть таким красивым!
Заведующая также произвела приятное впечатление, несмотря на то, что почти час отговаривала нас от знакомства с детьми:
— Зачем вам дети-инвалиды? Хотите усыновить — усыновите здоровых, — очень буднично говорила она, — вы даже не представляете, что вас ждёт с нашими детьми. Их ни на минуту, представляете, ни на минуту нельзя оставлять одних — ни днём, ни ночью. Эпилептические приступы случаются примерно через день. Им нельзя бегать, прыгать, нельзя быть на солнце, нельзя купаться. Вы не сможете брать их с собой в общественные места, на отдых к морю. Их уже усыновляли и вернули. Пожалуйста, возьмите здоровых детей — зачем вам проблемы? У вас хорошая семья, свои здоровые дети. Зачем вам дети-инвалиды? Это же на всю жизнь…
Конечно, заведующая всё делала правильно. Лучше предостеречь пылких усыновителей от необдуманных поступков, чем ломать психику детям.
— Можно мы всё же познакомимся? Мы, конечно, всё взвесим и подумаем, и если уже возьмём — то возвращать не будем, — мы с мужем были серьёзны.
— Пойдёмте, — сдалась заведующая и пригласила знакомиться с детьми.
Мы пришли в большой зал, наверное, спортивно-развивающих занятий, сели на детские хохломские стульчики. Вокруг была целая ярмарка детских игрушек: деревянные пирамидки всевозможных вариаций, смартборды с разного рода замками, шнурками и липучками, кубики, музыкальные игрушечные инструменты, кукольный театр, мягкие модули для игры и строительства домиков, качели-балансиры, ортопедические ковровые дорожки с имитацией камней, мячи, обручи и игрушечные машинки-каталки. Всё очень дорогое и высококачественное — я знала некоторых производителей этого великолепия, которое мы даже не успели толком рассмотреть. Ожидание было коротким, и через пару минут к нам привели двух детей в пёстрой, немного застиранной, и от этого чуть полинявшей одежде в катышках. От них сильно пахло обедом, а точнее, пролитым на майки рыбным супом. Мальчишки пришли на своих ногах, и пока инвалидов не напоминали.
— Привет, как тебя зовут? — я села на корточки и улыбнулась.
— Миша.
— А тебя? — спросила я второго «бонусного» ребёнка.
— Коля. А где конфетка?
«А парень-то совсем не глуп», — пролетело в голове.
Воспитательница засмущалась, выдав авторство истории про конфетку, и перевела тему:
— Может быть, хотите поиграть?
— С удовольствием, — я обрадовалась, потому что играть, весело и интересно я, точно, с детьми умела.
— Миша, — позвала я старшего, — иди сюда. Давай играть в репку. Смотри, посадил дед репку. Выросла репка большая-пребольшая, — я взяла большую резиновую репку с сочным зелёным хвостиком. — Какого цвета репка?
Дети молчали.
— Какого цвета репка? — я подняла её со стола и ободряюще закивала. — Ну?
«Наверное, слишком сложно, — подумала я. — Репка жёлтая с изумрудной ботвой, а кончик, вообще, раскрашен оранжевым. Мальчишки боятся ошибиться, цветов ведь много».
— Солнышко какого цвета? — максимально облегчила я задачу.
Дети молчали.
— Ну, солнышко? Миш? Цыплёнок тоже такого цвета.
Дети молчали.
— Солнышко? Каким цветом рисуют солнышко? — я растерялась и не могла поверить, что шестилетний ребёнок не знает, какого цвета солнышко. Наверное, просто стесняется. Воспитатели как-то виновато спрятали глаза.
«Хорошо, — подумала я, — расскажу им сказку про репку в ролях с игрушками, чтобы они перестали смущаться, не буду задавать вопросы». И ярко, интонациями изображая то хриплого дедку, то бабку, то мяукающую кошку, я разыграла кукольный театр с фигурками, задорно рассказав им сказку про репку.
— …Прибежала мышка. Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку, кошка за Жучку, мышка за кошку, тянут-потянут, вытянули репку! — я победно подняла репку вверх. — Какого цвета репка?
Дети молчали.
— А это кто? — спросил Коля, показывая пальцем на мышку.
— Это мышка, маленькая, серенькая, в лесу живёт, зернышки грызёт, — я улыбнулась.
Дети не улыбались. Просто продолжали смотреть на меня. Я растерялась полностью отсутствующей реакции на свою сказку, от которой даже воспитателям стало весело.
— Давайте соберём пирамидку? — предложила я и стряхнула разноцветные деревянные кольца на стол, освободившийся после моего спектакля.
— А это кто? — снова показал Коля на мышку, отложенную в сторону. Я напряглась.
— Мышка. Знаешь, мышка — такой лесной зверёк. Миш, клади красное кольцо.
Миша молчал.
— Коль, или ты клади красное, самое большое кольцо.
Коля взял синее и надел на палочку.
— Миш, теперь ты, — я сделала вид, что так и надо. Какое хочешь положить следующее кольцо? Давай голубое?
Миша молча надел на пирамиду оранжевое.
— Коль, теперь ты, — я поняла, что с цветами и размерами у ребят сложности, не знают совсем.
— А это кто? — в третий раз спросил Коля, показав на мышку.
— Это? — я уже засомневалась сама. — Мышка, Коленька, это мышка. Мышка. Мыш-ка.
Дети грустно сидели рядом с неправильно собранной пирамидкой.
— У ребят сейчас тихий час. Наверное, они хотят спать, а я им сбиваю режим. Может быть, они поспят? Потом проснутся бодрыми, весёлыми, и мы поиграем? — я пыталась как-то объяснить подобное поведение детей.
— Они не будут бодрыми и весёлыми, — тихо сказала воспитательница, и спать они не очень хотят. Они всегда такие. И после тихого часа будут такими же.
Что делать? Материнский опыт подсказывал, что ребёнок до тихого часа и ребёнок после тихого часа — часто совершенно разные дети. Я оптимистично списала всё на их усталость.
— Ребятки, вы идите, поспите, я вас подожду. Проснётесь — мы с вами ещё поиграем. Хорошо?
— А где конфетка? — ещё раз спросил Коля.
Мне стало неловко — в конце концов, я принесла им себя — маму! — А от меня просят какую-то конфетку!
— Я принесу. Потом. Ты поспишь, а я пока схожу за конфеткой, хорошо?
Дети молча кивнули и ушли за воспитателем, оставив за собой шлейф запаха столовской еды и чувство растерянности.
— Дорогая, я тоже пойду. Мне нужно поработать, встреча через час. Ты оставайся, потом встретимся сразу в аэропорту вечером, — муж ушёл вслед за детьми, попрощавшись с заведующей.
Пока дети спали, я пообщалась с медсестрой, которая напугала меня рассказами о ежедневных эпилептических приступах:
— Главное, чтобы они не упали на лестнице. А то могут и сломать что-нибудь, и голову разбить. Таблетки от эпилепсии нужно давать дважды в день ровно в одно и то же время, иначе будет приступ. На солнышко им нельзя — будет приступ. Бегать, прыгать — нельзя. А почему вы в коррекционный детдом пришли? Идите в обычный, возьмёте здорового ребёнка, — завела она знакомую песню, — зачем вам проблемы?
Мы сидели в коридоре, заставленном на манер зимнего сада множеством зелёных растений в разного калибра горшках. Солнечный свет широкой полосой падал на эту оранжерею, розовые шторы красиво спускались вдоль открытых окон и чуть колыхались, ветер разносил летнюю свежесть.
Из соседней двери в коридор вышла группа детей лет восьми-девяти. Один мальчик, кудрявый, темноволосый и кареглазый, довольно симпатичный, был с маленькой, будто высохшей рукой. Правая совершенно обычная, а левая как у младенца. Он весело смеялся и что-то увлечённо рассказывал мужчине, один в один такому же кудрявому, кареглазому и миловидному. Так хотелось верить, что это отец пришёл забрать домой своего сына.
Я вышла на улицу. Хотелось побыть одной и осмыслить происходящее.
У меня прекрасная семья, муж, здоровые смышлёные дети. Несколько раз в год мы ездим отдыхать на море. Катаемся на лыжах, велосипедах, ведём активный образ жизни. Как впишутся в него два ребёнка-инвалида, которых ни на минуту нельзя оставить одних? Которым строго по часам и минутам нужно давать таблетки. Которым нельзя на солнце даже выходить — не то что ехать на море…
Я и подумать не могла тогда, что через пять лет Миша будет обгонять всю семью, рассекая по парку Горького на двухколёсном велосипеде, а Коля раньше других детей научится делать сальто на батуте.
А тогда в голове нестройными голосами звучали слова всех женщин из госопеки, с которыми я сегодня общалась. Действительно, зачем нам это?
Ко мне подошла заведующая и пригласила в свой кабинет.
— Скажите, пожалуйста, а ведь если мы будем заниматься с ними, вылечим эпилепсию, они станут обычными детьми? Без умственной отсталости? — наконец задала я мучивший меня всё пребывание в детдоме вопрос.
— Честно? Нет, — холодно и грустно сказала заведующая, но, посмотрев в мои полные надежды глаза, смягчила, — скорее всего, нет. Они, конечно, станут более развитыми, чем сейчас, но инвалидность по умственной отсталости будет с ними всю жизнь. Вы должны это понимать.
Я смотрела за её спину, в приоткрытое окно. Солнце перешло точку зенита и уже не ярким, а спокойным прохладным светом изнутри подсвечивало все листья большой раскидистой липы, которая словно пыталась забраться ветками в кабинет.
— Я — усыновлённый ребёнок, — начала она тихо, — моя мама не могла родить, и они с папой усыновили меня. Мне было шесть лет, а до этого времени я сама жила в детском доме. И даже сейчас у меня нет людей ближе и роднее, чем мои родители — язык не поворачивается назвать их приёмными. И я как никто, поверьте, знаю, насколько тяжело детям в детских домах. Какие бы условия мы им ни создавали, никто никогда не заменит семью. Домашнюю обычную семью.
— У меня тоже есть усыновлённый ребёнок, сын, ему сейчас восемь. Чудесный мальчик. Я усыновила его, когда дочке было семнадцать. Она одобрила моё желание усыновить ребёнка. Мама с папой тоже поддержали, конечно. Знаете, я так благодарна своей маме и папе за то, что они тогда взяли меня, воспитали и вырастили как абсолютно родную дочь. Подарили мне счастливое детство, дали образование, помогли стать хорошим человеком. Просто дали мне путёвку в этот мир. И я решила, что придёт время — сделаю такое же доброе дело. Поэтому я вас понимаю. Если бы вы пришли усыновить обычного ребёнка, я была бы счастлива за вас — у вас бы появился ребёнок, и за ребёнка — он бы приобрёл родителей. И, конечно, не стала бы отговаривать. Но тут… Скажите, зачем вам дети-инвалиды? Я не могу понять. Почему вы прилетели именно в наш коррекционный детский дом? У вас же там есть детские дома в Перми, — заведующая пыталась найти какие-то логические объяснения нашему поведению, скрытые мотивы и выгоды, — у вас же есть свои дети. Здоровые. Зачем вам это? Зачем вам дети-инвалиды?
Я вздохнула. Уже раз десятый за день я слышала этот вопрос, так или иначе завуалированный.
— Знаете, — я решила ответить откровенностью на откровенность, — шесть лет тому назад у меня погиб сын в два с половиной годика. Несчастный случай. Сейчас уже отболело. Тогда я даже не думала об усыновлении. Но сейчас, видимо, пришло время. Так вот. Его тоже звали Миша. И знаете, почему мы прилетели именно к вам? Миша, которого мы хотим усыновить, очень похож на нашего Мишу. Зачем искать другого ребёнка?
Заведующая с облегчением кивнула. И даже, мне показалось, выдохнула. Наконец-то она нашла для себя объяснение и перестала искать подвох.
— Будете чай? — она расслабилась и обрадовалась одновременно, видимо решив, что мальчишек действительно можно отпустить в нашу семью — мы не продадим их на органы и, скорее всего, не будем преследовать корыстных целей.
Аромат крепкого чёрного листового чая дымкой поднимался из моей чашки прямо к лицу, кружка слегка обжигала пальцы. Было очень уютно в этом детском доме. И я знала теперь, почему.
Знала, почему здесь так чисто, так красиво. Почему коридоры похожи на цветущие зимние сады, причём, по разнокалиберным горшкам было понятно, что это не оптовая закупка — освоение выделенных детскому дому денег. Это разведение-рассадка растений и уход за ними — добровольная инициатива неравнодушных людей. Также стало понятно, откуда столько по-настоящему высококачественных дорогих и хороших игрушек. Почему на территории двухэтажного небольшого детского дома такое количество разнообразных детских игровых площадок. И фруктово-ягодный сад с овощными грядками.
Теперь я знала, как выглядит детский дом, которым заведует бывшая его воспитанница, хлебнувшая в своей жизни часть сиротливого казённого детства. Женщина, которая усыновила ребёнка, чтобы повторить то добро, которое когда-то сделали ей её приёмные родители. Женщина, очевидно, не воровавшая на откатах и закупках. Повезло этим детям, хоть в чём-то.

После чая мы пошли к ребятам. Мальчики уже проснулись и успели пополдничать.
— Что кушали? — поинтересовалась я у Миши.
— Чай, два печенья, конфета, яблоко, — вместо Миши ответила воспитательница, словно отчитываясь.
— Ого, вам повезло больше, чем мне, — подмигнула я детям, — у меня был просто чай. Коль, конфеты были у тебя, может, ты угостишь конфеткой?
Не знаю, понял ли Коля шутку, но в ответ на мою улыбку улыбнулся — это радовало.
— Пойдёмте гулять? — предложила я.
Дети согласились, и под руководством медсестры мы пошли на прогулку. К счастью, она больше не пугала страшилками, а просто наблюдала за нами, и не мешала общаться.
— Дети, смотрите, какие яблоки спелые на дереве, — я ещё в первую свою одиночную прогулку заметила небольшую яблоню, всю усыпанную красными яблоками, и специально подошла к ней.
— Можно сорвать? — спросила я у медсестры.
— Да, конечно, — равнодушно ответила та.
Я сорвала три яблока и первое протянула Коле.
— Вы что! — вмиг подпрыгнула к нам медсестра. — Им нельзя их есть!
Я удивилась: на полдник дети ели яблоки, значит, аллергии нет точно. Сорвать она сама разрешила. В чём подвох? Я вопросительно подняла брови и даже не успела задать вопрос.
— Они же не мытые!!! — это звучало так, как если бы я достала их из мусорного бака, а не сорвала с дерева в саду.
— У меня есть чистые салфетки, давайте протрём, — я достала из сумки одноразовые платочки.
— Держи, — второй раз я протянула Коле блестящее глянцем после полировки салфеткой красно-зелёное яблоко.
— Нельзя, — уже тихо, с извиняющейся интонацией, но по-прежнему непреклонно сказала женщина. Им можно кушать только то, что дают в столовой.
Я вопросительно посмотрела ей в глаза. Абсурдность ситуации, по-моему, даже не требовала дополнительных вопросов.
— Вдруг микробы, отравление, а мне отвечать. Не разрешено, — и она отошла в сторону, избегая продолжения разговора.
Я положила яблоки в сумку. И поняла в этот момент, что значит детский дом. Сердце сжалось.
— Покатаемся на качелях? — переключила я внимание детей с яблок. Рядом стоял целый детский городок с разного рода качелями и игровыми домиками.
— Им нельзя качаться, катание может спровоцировать приступ, — равнодушным тоном предупредила медсестра.
Мы покорно поиграли в домиках, погуляли и немного поговорили. Нормальные мальчишки. Немного грустные и подавленные, но с учётом детдомовских правил для инвалидов-эпилептиков, это их состояние вполне объяснимо и естественно.
— Я хочу какать, — Коля поведал нам об этом громко и не стесняясь.
— Я провожу, — я знала, где здесь ближайший туалет, и вызвалась помочь.
Медсестра на этот раз почему-то не была против.
— Я покакал! — также громко сказал он.
— Вытирать умеешь? — я, конечно, понимала, что вероятность его умения стремится к нулю, и делать это придётся мне.
— Нет, — беспечно ответил мой предполагаемый будущий сын.
Я вздохнула и помогла ему, заодно отметила про себя, что это, и не только это, но и все остальные гигиенические процедуры, включая борьбу с эпилептическими приступами и ликвидацию их последствий, будут моими прямыми обязанностями много лет в случае усыновления. Перспектива так себе, конечно.
Время подошло к вечеру, мне было пора ехать в аэропорт, чтобы успеть на обратный рейс.
Сначала летели с мужем молча.
— Смотри, какое красивое, — я угостила Вову сорванным в саду яблоком, заодно рассказала обо всём, что видела и слышала.
— Нужно хорошо подумать. Это не шутки, это очень серьёзно.
— Если мы их усыновим, а с ними что-то случится, нас посадят в тюрьму? — мне передался страх медсестры сделать что-то не так.
— Вполне возможно. И ещё отнимут наших детей, лишат родительских прав, — Вова был настроен скептически на этот раз.
— А как мы будем ездить отдыхать? Хотели полететь в Египет в октябре…
— Нельзя будет лететь.
— Что, совсем никогда?
— Ну тогда оставлять детей дома с няней.
— Вариант.
И неспеша, под гул турбин самолёта, мы обсудили все аспекты появления в нашей семье двух детей-инвалидов с умственной отсталостью и эпилепсией, сопровождающейся частыми эпилептическими приступами. Разум подсказывал отказаться от этой затеи и усыновить одного обычного ребёнка. Где-то в глубине души было чувство — струсили, не справились с вызовом. Но делать поспешных необдуманных шагов не хотелось, поэтому мы решили познакомиться с детьми в обычном пермском детском доме.

— Ого, дорогой, вот это контраст, — невольно вырвалось у меня при виде здания с искомым адресом. Тут было чему удивиться. Исписанный граффити зелёный забор из рифлёного листового железа, за ним двухэтажное ярко-розовое здание, с отвалившейся местами штукатуркой, покрашенные, наверное, раз в пятнадцатый оконные рамы, ещё советские, деревянные, ямы в асфальте внутренней территории, куцые клумбы в покрашенных старых автомобильных шинах, убогие, ещё из советского прошлого, игровые площадки, точно старше меня по возрасту — всё это наводило на мысль, что последние лет тридцать этому детскому дому на благоустройство и ремонт государство выдаёт лишь банки с краской, причём, самых диких неприятных оттенков. Внутри здание также создавало антураж постсоветского апокалипсиса. Абсолютно невозможно было поверить, что новосибирский и пермский детские дома относятся к единой государственной системе — да что уж там,  — принадлежат одной стране.
Пытаясь скрыть откровенное разочарование этой разрухой, мы улыбались и общались с заведующей.
Все её вопросы касались исключительно бюрократических формальностей, кроме бестактно-сочувственного: «У вас нет своих детей?». И после нашего ответа, второго, удивлённо-недоумевающего: «А зачем вам тогда кого-то усыновлять?!».
Рыба гниёт с головы. Собственно, стало отчасти ясно, почему детдом в таком состоянии, и почему мы больше ожидали увидеть здесь бегающих тараканов, чем детей.
Но дети, к сожалению, были в этом неприветливом удручающем месте.
— Познакомьтесь, это Юля, — мы зашли в кабинет с ещё советскими игрушками, с тех времён изрядно потрёпанными, словно с иллюстрации к стихотворению Агнии Барто про то, как оторвали мишке лапу, уронили зайку на пол, у лошадки нет колёс, у ежа оторван нос. Собственно говоря, эти игрушки можно было бы продать уже как антиквариат, а на вырученные деньги купить хотя бы не сломанные. Словно привет из советского прошлого, нас встречала милая светловолосая голубоглазая пятилетняя девочка Юля, с косичками, в капроновых рифлёных розовых бантиках — где они только нашли такие, или это тоже ещё с прошлых времён?
Юля была мила, знала цвета и цифры, легко собирала облезлую пирамидку, но не вызывала абсолютно никаких душевных чувств, кроме бесконечной тоски и жалости.
— Папа убил маму на глазах у Юли, — трагично, но уже привычно-буднично рассказывала заведующая после того, как девочку увела воспитательница, — родственников, претендующих на опеку, нет. Папу лишат родительских прав, хотя до её совершеннолетия он из тюрьмы и так не выйдет, поэтому можете усыновлять. Очень хорошая девочка.
Увидев нашу растерянность, заведующая истолковала её по-своему:
— Вот ещё анкеты, посмотрите, почитайте, может быть, захотите познакомиться с другими?
И широким жестом, как на прилавок магазина, положила сухую историю детских трагических судеб, написанных на казённой бумаге формата А4:
— Выбирайте.
Сердце сжалось от такого выбора. Причина нахождения ребёнка в детском доме: смерть родителей, алкоголизм, родители находятся в местах лишения свободы, родители лишены родительских прав из-за наркотической зависимости, только имена и даты рождения. Ни фотографий детей, ни рассказа об их увлечения, талантах, характерах, ровным счётом ничего человеческого не было в этих досье — антианкетах. Как мы могли выбрать? По имени? По возрасту? По причине попадания ребёнка в детдом?
— Подскажите, пожалуйста, а можем мы просто прийти в группу и поиграть с детьми? — я отодвинула на край стола стопку детских «личных дел».
— К сожалению, это запрещено, — абсолютно равнодушно, без всякого сожаления, ответила заведующая, — сначала вы выберете анкету, мы заполним запрос, оформим протокол встречи, и после этого только вы сможете увидеть ребёнка. Только того, на кого оформим документы.
— Но как же можно выбрать, исходя из этих скудных данных без фото? — я кивнула на злосчастные досье с искренним непониманием и надеждой на человеческое адекватное решение проблемы выбора нашего ребёнка.
— Ничего не могу поделать, такие правила, — пожала она плечами и посмотрела на часы. — А что, Юля вам не понравилась?
Вряд ли стоило рассчитывать на что-то человеческое от этой женщины с бестактными вопросами.
— Хорошая девочка, но ведь это очень серьёзный выбор. А его вы нам, по сути, не даёте.
— Возьмите Юлю, — как залежалый товар по акции навязывают покупателям кассиры супермаркета, также устало предложила нам заведующая. Словно речь шла не о судьбах ребёнка, родителей, семьи, а о банке кофе по цене со скидкой.
Мы переглянулись с мужем.
— Спасибо, мы подумаем, — хотелось поскорее убежать оттуда и забыть обо всём, что было последние несколько часов. И хотелось не знать, что есть вот такие детские дома в России, дома-призраки прошлого, где усыновителям не то, что не рады, а создают максимально возможные бюрократические препятствия. И ещё хотелось, как бы эгоистично это ни звучало, забыть голубые глаза Юли, светловолосой, симпатичной и очень чужой нам девочки, глаза, видевшие убийство матери собственным отцом.

— Ты знаешь, милый, а Миша с Колей не такие и инвалиды, — уже в машине нарушила я наше с мужем молчание.
— Конечно, — Вова тоже был в похожих размышлениях.
— Давай, я всё-таки попробую поискать детей по базе Усыновите.ру, раз так просто в детском доме их не увидишь. А там видно будет.
Муж согласился, и ещё примерно две недели я смотрела на сайте фотографии детей, вглядываясь в их глаза, пытаясь найти отклик в своей душе. Сердце молчало.
Много детских глаз — голубых, зелёных, серых и карих — смотрели на меня с монитора ноутбука. В основном, грустно, иногда напуганно, совсем редко — с радостным интересом. Все эти глаза ждали маму. Плакали по ночам и, вглядываясь во вновь пришедших, ожидающе замирали — может, она?
Сотни детских глаз, из которых не отпускали только одни — мишины.
Признаться, сперва мы струсили, под напором всей обрушившийся на нас информации от работников коррекционного дома ребёнка, и мысленно отказались от усыновления инвалидов. Но потом, знакомясь со здоровыми ребятами, понимали — хочется усыновить не их, а именно Мишу и Колю.
Вместе с тем, всё это время, где-то месяц наших раздумий, на душе было очень грустно. Было чувство, что Бог послал нам детей, вмиг организовав поездку и сложив как пазл весь поиск, а мы испугались. Отказались. не приняли. Почему-то тёплые летние дни не радовали.
Мы шли гулять с детьми, а в голове были мысли: «Сейчас с нами могли бы гулять Миша с Колей, и кидать точно так же камушки в речку… А теперь мы бы вместе собирали лесную землянику… Сейчас они бы могли сидеть здесь и также слушать стих про Дядю Стёпу… А сейчас бы чистили зубы и ложились спать». Я чувствовала себя предателем. Трусом. Я не работаю, всё своё время уделяю семье и детям, моих сил точно хватит ещё на двоих детей. Чего я боюсь?
— Батюшка, благословите, — я решила посоветоваться с близким другом нашей семьи, отцом Владимиром.
— Бог благословит, милая моя! — как всегда радостно ответил на мой телефонный звонок батюшка.
Я подробно, с самого начала, рассказала ему всю нашу историю поиска.
— Вот что я тебе скажу, милая моя, — после небольшой тишины со вздохом начал говорить он, — жизнь не может быть без трудностей. Вот ты сказала, всё чудесно у тебя сейчас, прекрасный муж, умные здоровые детки, и всё замечательно. Зачем усложнять семейную жизнь двумя детьми-инвалидами? С другой стороны, ты хочешь поделиться вашей семейной теплотой и любовью с теми, кто в этом нуждается. Прекрасно. Конечно, можно усыновить и здорового ребёнка, это тоже будет очень хорошо. Но, как правило, крест, который даёт нам сам Господь, благодатнее. Да, конечно, будет трудно, но если Господь так всё устроил и привёл вас именно в коррекционный детский дом к детям-инвалидам — вопреки вашему желанию — вы же искали обычного ребёнка — значит, Господь даст вам и силы, даст и благодать. А искать лёгкий путь в жизни — это неправильно. Подниматься в гору всегда трудно, легко только вниз катиться. Трудности выковывают нам характер, делают душу сильнее. В жизни обязательно должно быть трудно. Иначе — мы идём не по той дороге.
Дальше я позвонила мужу. И как гора с плеч, после нашего совместно принятого решения усыновить Мишу и Колю, вся тоска, грусть и неудовлетворённость вмиг ушли. Душа ликовала. И как я могла столько сомневаться? Теперь уже недоумевала я.

— Добрый день, Лариса Валерьевна, — следующий мой звонок был заведующей новосибирского детского дома, — как там наши ребята?
— Здравствуйте! Как я рада Вас слышать! — голос на том конце провода был действительно радостный от нашего появления после почти месячного затишья. — Миша спрашивает каждый день, когда мама приедет за ними. Не знаем, что отвечать… — она вся превратилась в слух.
Комок предательски подкатился к горлу.
— Передайте Мише, что мы приедем за ними. В самое ближайшее время.
Секунд пять в трубке было молчание. Потом заведующая взяла себя в руки и постаралась продолжить будничным тоном:
— Мы на всякий случай подготовили все бумаги — продлили инвалидность, прошли медосмотры, получили все необходимые заключения и разрешения. У нас всё готово, — несмотря на её старания говорить спокойно, голос всё же срывался, — как мальчики обрадуются!
— Мы тоже с нетерпением ждём встречи, когда сможем приехать и забрать их домой, — не помню, когда последний раз мне было так радостно.
А дальше снова всё сложилось как в первый раз — быстро и практически без нашего участия.
Мы прилетели в Новосибирск, сразу в зал суда, где нас уже ждали Миша и Коля с сопровождающими из государственной опеки.
— Почему вы хотите усыновить именно этих ребят? — судья строго посмотрела на нас из-под очков, изучив все документы и задав нам необходимые формальные вопросы.
— А почему именно этот муж? — ответила я ей вопросом на вопрос. Пожала плечами и улыбнулась. Развела руками, посмотрев наверх.
Моя искренняя пантомима судье понравилась — задав ещё ряд официальных вопросов, она озвучила положительное решение, объявив нас родителями Миши и Коли.
Мальчишки растерянно смотрели по сторонам. В застиранной несуразной одежде, почти налысо побритые — «специально подстригли перед вашим приездом, чтоб вам дольше не стричь потом» — они были похожи на двух затравленных зверьков, не понимающих, что происходит, но надеющихся на что-то хорошее.
— Миш, давай руку, пойдём. Теперь главное — не опоздать на самолёт, — я взяла Мишу за руку.
Вова взял за руку Колю.
У этих детей не было ни вещей, ни игрушек, ни сумок с собой. Только стоптанные сандалии, ставшие уже малы обоим так, что большие пальцы выглядывали из них как кукушки из часов. Шорты с майками и кофточки. Упаковка таблеток от эпилепсии, одна на двоих. И постановление суда с решением об их усыновлении. Всё. И самое главное — наши с Вовой руки, крепко державшие беззаветно нам доверяющие ладошки. Больше у мальчиков в этом мире не было ничего и никого.
Пойдёмте, ребята, добро пожаловать в жизнь!
Мы купили билеты на самолёт: мне с ребятами в Пермь, а Вове в Москву — очередная рабочая командировка. Ребята озирались по сторонам, но в целом, им было весело и спокойно.
— Вов, а как я справлюсь? А если приступ? — вроде бы ничего не предвещало беды, но было боязно.
— Всё будет хорошо, — успокоил он, — один перелёт бизнес-классом. В самолёте помогут, в Перми встретит водитель — не переживай.
Объявили наш рейс. Мы прошли все коридоры, сели в автобус, который подвёз нас к самолёту.
— Самолёт! — громко обрадовался Коля.
— Самолёт! — так же выразил свой восторг Миша.
— Да, сейчас полетим на самолёте! — поддержала ребят я.
— Самолёт! — снова сказал Коля заворожённо.
— Самолёт! — ещё раз сказал Миша.
— Да, самолёт, — подтвердила я.
— Самолёт! — восхитился Коля в третий раз с широко раскрытыми глазами. — Самолёт! Самолёт! Самолёт! Самолёт! — начал повторять он без остановки. — Са-мо-лёт! Са-мо-лёт! Са-мо-лёт! — и он начал раскачиваться в такт своим повторениям.
«Сейчас будет приступ», — испугалась я и крепче взяла его за руку.
— Коленька, да, мы сейчас домой полетим. Хочешь попить водички?
— Самолёт, самолёт, самолёт, самолёт, — Коля с полным отрешением от всего остального вглядывался в эту железную птицу с большими серыми крыльями, надписью «Аэрофлот» на фюзеляже и полосой круглых иллюминаторов.
— Коленька, — я отвернула его от самолёта, — держи конфетку, — достала заранее припасённые М&Мs, — тебе какую? Красную или жёлтую? Держи обе, — я вспомнила, что он не знает цвета.
Коля положил в рот конфеты, перестал раскачиваться из стороны в сторону и перестал повторять это бесконечное слово.
Ух, слава Богу, без приступа.
— Миш, держи конфетки, — протянула я Мише несколько штучек, — пойдёмте, всё, посадка.
Мы комфортно разместились. Я села рядом с Колей, Миша через проход от меня, рядом с мужчиной лет шестидесяти, интеллигентного вида, в кашемировом свитере тонкой выделки. Мужчина с удивлением посмотрел на выглядывающие из сандалий мишины большие пальцы, на Колю, по-прежнему с широко раскрытыми удивлёнными глазами и уже минут пять не меняющимся выражением лица.
«Хорошо, что он хотя бы уже не повторяет самолёт-самолёт», — подумала я с облегчением.
Мы пристегнулись. Заработали турбины, самолёт разогнался, взлетел. Ребята притихли. Я устала, и тоже решила посидеть в тишине, отдохнуть от насыщенного событиями дня. Не тут-то было.
— Как тебя зовут? — мужчине было скучно, и он решил пообщаться с Мишей.
— Мии-шаа, — протяжно ответил мой новоиспечённый сын.
— Куда летишь?
— С маамой! — гордо произнёс он заветное долгожданное слово.
— А куда? — повторил настойчивый сосед.
— Не знаю. С мамой! — для Миши это был более чем развёрнутый и исчерпывающий ответ.
— А откуда? — не унимался мужчина, с любопытством глядя на меня и, видимо, перебирая в голове возможные варианты нашего с детьми путешествия. Он переводил взгляд с моей сумки из страусиной кожи на мишины казённые сандалии с выглядывающими пальцами, обратно на моё летнее пальто тонкого шёлка и линялую одежду детей с несуразными рисунками машинок и английских слов.
— Сколько тебе лет? — во что бы то ни стало он хотел разговорить Мишу. — Любишь летать на самолётах? Ты в садик ходишь? — он словно подбирал ключ к замку, и различные вопросы сыпались из него как из рога изобилия.
Миша смотрел на него, улыбался, сути происходящего явно не понимая, как и большинства вопросов, и молчал.

— Разрешите, помогу столик приготовить, — спасла мишино положение стюардесса, разносившая ужин, — что желаете? Мясо или рыбу?
Миша перевёл взгляд с мужчины на неё, пытаясь понять, почему эти взрослые люди бесконечно его о чём-то спрашивают. Ему было очевидно радостно, что с ним общаются весело и уважительно, остальное его не заботило, и он просто молча улыбался происходящей картинке.
— Давайте рыбу. И нам тоже рыбу, — пришла я на помощь.
Дети, торопясь, съели абсолютно всё, что было на подносах. Осталась четвертинка лайма, поданная к закуске из креветок и лосося. Миша посмотрел и, недолго думая, взял целиком, вместе с кожурой в рот, и, морщась, стал жевать. Поднос сиял абсолютной белизной.
Мужчина удивился. Я тоже.
— Коля, лайм, если не хочешь, можешь не кушать, — попыталась я успеть объяснить Коле, — соком лайма можно полить рыбу.
Коля молча взял лайм и, кривясь, стал жевать, так же как Миша.
— Усыновили? — осенила мужчину догадка.
— Да! — поделилась я своей радостью.
— А я гадаю, в чём дело… — облегчённо выдохнул он.
— Летим прямо из детского дома, ещё не переоделись даже, — я извинилась за нелепый вид мальчишек.
— Поздравляю! — от души улыбнулся мужчина. — Вы правильное дело сделали, — он ещё раз, уже без недоумения, как-то по-доброму оглядел нас с ребятами, — хорошие мальчишки. У вас всё будет замечательно, абсолютно точно!

ЧАСТЬ 2. АДАПТАЦИЯ

— Дети, познакомьтесь, это Миша и Коля, — представила я ребят утром, когда все проснулись и спустились из спален на первый этаж нашего деревянного дома в Демидково, на берегу Камы в сосновом лесу.
— Настя, Гриша, Серёжа, — назвала я детей по убывающей.
Ребята с интересом изучали друг друга. Конечно, я готовила заранее эту встречу. В красках рассказывала, как тяжело жить в детском доме без папы и мамы. Объясняла, что мы должны поделиться своим теплом с детьми, лишёнными семьи. В общем, мои «старые» дети были подготовлены к детям «новым», благодаря чему с интересом и максимально позитивно их приняли.
— А они что, всегда теперь будут жить у нас? — тихонько спросила Настя, прижавшись к моей руке, глядя, как Миша и Коля переодеваются из новых клетчатых пижам, в которых спали, в купленную им новую одежду.
— И никогда не уйдут? — с недоверием вполголоса с другой стороны уточнил Гриша.
— Да, они теперь навсегда будут с нами, у них никого нет, кроме нас, — завела я песню последнего месяца.
— Ну, что, пойдём завтракать? — позвал Вова. — Садитесь за стол. Кто что будет? Каша? Омлет? Яичница? Всё готово! — муж по выходным готовил завтраки, обеды и ужины.
— Мне омлет! Мне яичницу! Я буду кашу! — привычно закричали дети. Миша с Колей молчали.
— Миш, что будешь? — Миша молчал.
— Будешь кашу?
— Да!
— Может омлет?
— Да!
— Йогурт?
— Да!
— Коленька, а ты что будешь?
Коля улыбался, смотрел по сторонам и молчал, будто не понимая вопроса.
— Ты будешь на завтрак кашу или омлет? — упростила я выбор.
— Да! — счастливо продолжал улыбаться радостный сын.
— И кашу, и омлет? Отлично! Все за стол!
Мы расселись, благо массивный длинный деревянный стол вместил нас совершенно свободно, оставив даже ещё место.
Вова привычно положил с плиты на тарелки каждому его обычный завтрак. Мише и Коле, на всякий случай, положили на большие белые тарелки с синими гусями всего понемногу. не успела я налить себе чая, как их тарелки опустели. Вова тоже ещё не садился за стол.
— Миш, ещё положить? — мы удивились такой скорости.
— Да! — едва дослушав вопрос выпалил громко Миша.
— Коль, добавки?
— Да! — так же громко по-солдатски отрапортовал Коля.
Вова положил на тарелки с гусями второй дубль смиксованного завтрака. И на всякий случай снова поставил на плиту обе уже опустевшие сковородки. В одну ещё раз разбил шесть яиц, в другой повторно приготовил омлет.
Вдруг Миша заплакал.
— Ыыыыааааааааа…
— Что случилось, сынок, почему ты плачешь? — мы все очень испугались.
— Гриша ест бутерброд с сыром! Аааааааааа! — всхлипывал он.
— И что? — недоумевали мы.
— А у меня нет бутерброда! — жалобно всхлипывал он.
— Так возьми! Смотри, вот всё, что на столе, можно брать! — объясняли мы нехитрые правила обычной жизни дома в семье.
— Прямо брать? Можно? — его глаза уже давно ели эти бутерброды с подтаявшим маслом и дырявым сыром, а руки будто не могли дотянуться и взять с общей тарелки на свою.
— Конечно, сынок! — подбодрила я Мишу, — бери! — и подвинула ему блюдо с бутербродами.
Миша оглянулся, и, словно боясь, аккуратно несмело взял бутерброд.
— Бери ещё один? — больше не ради бутерброда, а для закрепления навыка предложила я Мише. Он расплылся от счастья и взял второй.
— Хочешь? — протянула я чуть опустевшее блюдо Коле. Коля ничего не отвечая просто взял два бутерброда и сразу стал жадно есть.
Настя, Гриша и Серёжа отложили свой завтрак и с изумлением смотрели на ребят. Меньше чем за минуту бутерброды были съедены. Теперь мишин взгляд вонзился в йогурты, стоявшие в середине стола.
— Будешь йогурт? — я потянулась и подвинула все пять к Мише, чтобы он мог выбрать.
— Да! — громко сказал он и начал есть. Первый. Второй. Третий. Четвёртый… мы забыли, что хотели завтракать. Мы все просто смотрели на ребят, но то, как они жадно, быстро и безостановочно ели.
— Ещё хочешь? — спросил Вова, неся из холодильника ещё йогурты.
— Да! — Миша был невероятно счастлив.
В тот первый завтрак, помимо остальной еды, он съел четырнадцать йогуртов. Да, именно четырнадцать.
Дети не могли наесться пару первых месяцев жизни дома. Миша легко съедал по десять йогуртов за один раз каждый завтрак. Они ели много, жадно, быстро, словно боявшись, что взявшаяся вдруг в их жизни еда вдруг исчезнет, таким же неожиданным образом, как и появилась. Добавку не просили, даже если хотели и если не наелись. Ждали, когда их спросят и дырявили взглядом еду, которую хотели, но стеснялись не то что взять и съесть, но даже попросить. Типичная ситуация на кухне первые недели нашей совместной жизни выглядела так:
Кто-то сидит, кушает. Заходит Миша и вдруг начинает плакать.
— Миша, что случилось? Почему ты плачешь?
— А Гриша ест банан, — объяснил Миша причину слёз.
— И что? Ты тоже хочешь?
— Дааааааа, — рыдал ребёнок.
— Так иди, возьми тоже, вот же на столе бананы лежат.
— Можно? — Миша не верил своему счастью, вмиг переставая плакать, вытирал кулаками крупные слёзы.
— Конечно, ешь, сколько хочется, сынок, — эту фразу приходилось повторять множество раз, за завтраком, обедом, ужином. Каждый раз будто заново. Дети не могли поверить в доступность и неограниченность еды. В то, что полдник не ограничится двумя печеньями, конфетой и мягким залежалым яблоком, в сезон свежего урожая. Дети ели ягоды, фрукты, сладости, йогурты с такой жадностью и поспешностью, будто соревновались в поедании на время. Это было невероятно.
Первое время, если честно, мы боялись за их самочувствие, но любое ограничение вызывало такой вмиг несчастный вид у ребят, а вопросы после горы йогуртов или пяти добавок о том, не болит ли живот всегда получали отрицательные ответы.
Наелись они только месяца через два. Вернее, месяца через два объём съеденного ими за раз уже перестал ввергать в шок любого взрослого человека. Через год начали оставлять что-то недоеденное на тарелке. Через два научились просить добавку и брать самостоятельно что-то вкусное из фруктовой тарелки или вазы с печеньями.

Всё, что касалось еды, подарков, игрушек, приёмные дети очень болезненно воспринимали на предмет равенства.
— Мааа-мааа, — первое время, до регулярных занятий с логопедом, Миша очень тянул слова и проглатывал звуки, словно старый магнитофон «Легенда», у которого зажевало плёночную кассету.
— Маа-маа, — ещё раз протянул он, то ли наслаждаясь этим словом, то ли пытаясь сформулировать мысль.
— Говори, сынок, — первые полгода, чтобы выслушать до конца мишино предложение, могло легко потребоваться несколько минут. — Говори, — я запаслась терпением.
— Маа-маааа… ээээээ… у Насти… ээээ… две кафеты!
— И?
— у Сеежи… эээээ… тоже… ээээ… кафета.
Я понимала, к чему он клонил, конечно же, но хотелось научить ребят жизни дома, когда не нужно спрашивать разрешения, чтобы попить воды или что-то съесть из вазочки на столе, поэтому я медлила и не подсказывала ответ.
— И что, Миш?
— А у меня… ээээ… нет кафеты! — наконец выдавил он, чуть не плача.
— А ты хочешь конфету?
— Да!
— А почему не берёшь? Хочешь — бери, кушай на здоровье! Смотри, все берут и едят. И ты просто бери, хорошо?

Дети, привыкшие к порядкам детского дома, с трудом понимали, как это — обычная жизнь. То, что казалось рутиной для нас, ввергало в ступор и так небыстрых Мишу с Колей. Почти всё вызывало у них изумление и восторг. Точно так же, как их привычки и навыки шокировали и вводили в недоумение нас.
Например, они ничего не просили. Вообще. Типичная картинка первых дней — играем или гуляем, или рисуем — вдруг Миша или Коля начинали плакать.
— Что такое, что случилось? Почему ты плачешь? — спрашивали мы.
— В туалет хочу, — сквозь слёзы отвечал Миша.
— Пить хочу, — объяснял очередной плач Коля.
Видимо, пришли мы к выводу, в детском доме их регулярно, по определённому времени водили в туалет, пить, есть, спать и прочее. не сходил в туалет или не попил — терпи до следующего раза. Озвучивать свои естественные потребности — голод, холод, жажду, жару и всё остальное — ребята не могли ещё где-то год. Любой дискомфорт они просто терпели и ждали, когда кто-то пойдёт пить, есть, спать или в уборную, и присоединялись. И только когда уже не было сил терпеть начинали не просить что-то, нет, начинали сразу плакать.
Они искренне верили, что на вопрос «почему» нужно отвечать только «потому что» и всё, это единственный правильный, полноценный и самодостаточный ответ на этот вопрос.
— Коль, почему ты сандалии не снял?
— Потому что, — радостно улыбался, глядя на меня, ребёнок, совершенно не добавляя ничего к ответу больше, размахивая на домашнем диване грязными после прогулки сандалиями, роняя песок на все окружающие предметы.
— Миш, почему мячик не взял?
— Потому что! — также с улыбкой отвечал Миша.
Они на самом деле думали, что слово «потому что» это и есть уже законченный правильный ответ на любые вопросы со словом «почему».
Ещё полгода ушло на то, чтобы научится ходить по лестнице. Они делали это так: вставали лицом к перилам и, держась обеими руками за верх поручня, приставными шагами, боком шли вниз или вверх по ступеням. Этакие два медленных крабика, изображающих галоп. Медсестра детдома молодец, конечно, так явно безопаснее. Но в обычной жизни такая ходьба, во-первых, занимала уйму времени, а во-вторых, вызывала смех у неподготовленного человека. Мы, конечно же, не хотели вырастить клоунов, поэтому переучивались.
Ещё первый год, если не больше, когда я подносила руку к голове ребят, чтобы поправить волосы, съехавшую шапку или просто погладить, дети инстинктивно зажмуривались и съёживались, словно ожидая удара. Это было очень странно, особенно вызывало недоумение у мам на детских площадках. Любая поднесённая к лицу рука вызывала непроизвольную реакцию — зажмурить глаза и приготовиться к удару.
Чтобы не пугать других родителей на детских площадках этой особенностью, и не вызывать подозрения в жестоком обращении с детьми, перед тем, как поправить волосы или шапку, я всегда предупреждала:
— Сынок, я сейчас поправлю тебе чёлку, — и только после этого подносила руку к голове ребёнка. Парни конечно жмурились и часто моргали при этом, но уже испуганно не вздрагивали, вжимая голову в плечи.
К нашему удивлению, ежедневных приступов, которыми так пугали в детском доме, не было. Их не было ни днём, ни ночью — первые пять лет я спала в одной спальне со всеми детьми, из-за чего моя спальня напоминала пионерский лагерь или суворовское училище с выставленными рядами кроватей.
На улице дети тоже не оставались без присмотра, но это, в принципе, привычно было и раньше.
После завтрака мы обычно гуляли. В тот первый день дети надели сандалии и наперегонки побежали к качелям у дома. Миша с Колей не бежали, нет. Они шли, буквально волоча ноги, прилипая к асфальту. Плоскостопие, куча диагнозов — в детском доме мне говорили, что им нельзя бегать. Нельзя плавать. Нельзя кататься на качелях. И ещё множество нельзя, которые, бесспорно, удобны персоналу.
— Да… — моя мама, приехавшая в гости, разочарованно смотрела на плетущихся к качелям Мишу и Колю, — хоть бы сказали, что хотите усыновить детей.
— И что? Ты бы помогла? Поддержала? — Лучшая оборона — это нападение, к тому же оправдываться было ровным счётом не в чем.
— Ну… — она задумалась, то ли над моим вопросом, то ли над тем, как снова придать разговору обвинительный тон. — Могли бы хоть моё мнение спросить! — всё же решила высказать обиду она. — Я же бабушка!
— И? Ты бы поддержала? — я вопросительно посмотрела на маму.
— Наверное, нет.
— Вот поэтому мы тебя и не спрашивали, мам, — мы давно общались без лишней политкорректности и не обижались друг на друга за прямоту высказываемых мыслей.
— А если плохая наследственность?
— Почему если? Плохая наследственность.
— А родители есть?
— Лишены родительских прав. Всё обычно для детей из детских домов.
— Алкоколизм, наркомания?
— Стандартный набор.
— не боитесь?
— Нет. При чём тут дети?
— Ну, гены…
— Мы для этого и усыновили их, чтобы у детей было будущее. Нормальное здоровое будущее. Или хотя бы шанс для этого.
Мама снова вздохнула. И задала тот самый уже набивший оскомину вопрос:
— А почему не нормальных здоровых детей? Почему инвалидов?
— Так получилось, мам. Я не знаю, почему.
— В общем, у меня нет выбора, — она думала почему-то о себе.
Какое-то время мы шли молча, глядя вслед всё ещё находившимся только на полпути к качелям моим новым детям. Они шли медленно. Очень медленно. Парой, за руку, видимо, как их приучили ходить в детском доме. Они не пытались побежать, не скакали по пути, не поднимали палки и шишки, не рвали листья и не обращали внимания на яркие цветущие красиво разбитые лесные клумбы и полевые цветы. не пинали попадающие под ноги камешки. Просто шли, как маленькие солдатики, технично и безучастно преодолевая маршрут из точки А в точку Б, прилипая ногами к посыпанной мелкими камешками дорожке и синхронно издавая шаркающие звуки. Через какое-то время они-таки доковыляли до качели и встали в сторонке.
— Дети, уступите Мише и Коле, — попросила я. Вмиг качели стали свободные.
Миша смотрел на пустые качели и почему-то не подходил. Коля смотрел на Мишу, продолжая держать его за руку, и тоже не шёл в сторону пустых ещё качающихся качелей.
— Хотите покататься? — я подошла к ребятам, села на корточки и заглянула ободряюще в глаза.
— Ээээ, — протянул Миша. — Ээээээ… Нам… эээээээ… ни-зя ка-та-ся, — отрешённо, казённо по слогам сказал он. Как та медсестра.
— А вы хотите?
— Да! — с отчаянием громко и быстро выпалили оба.
— Пойдёмте. Тихонько можно, — я подбадривающе весело улыбнулась.
И вмиг они ожили. из безучастных роботов превратились в детей с радостными глазами. Так же за руку парой, но уже бодро и, насколько это возможно, быстро для них, пошли к качелям. И вдруг растерянно встали вдвоём перед одним чуть раскачивающимся ещё сиденьем на цепочке.
— А как сесть? — нашёл меня глазами Миша. Коля, радостно улыбаясь, заворожённо смотрел на качель.
— Пойду помогу, — сказала я маме и с удивлением заметила её увлажнившиеся глаза.
Я аккуратно посадила Мишу. Он напрягся всем телом, вцепился в цепочки, но расплылся в счастливой улыбке. Чуть качнула. Абсолютное счастье в глазах ребёнка. Всё его лицо было одним сплошным улыбающимся ртом с пока ещё жёлтыми мелкими молочными зубами.
Мама вытирала слёзы. Тихонько, украдкой, чтобы никто не заметил. Дети удивлённо смотрели на сияющего Мишу и не могли понять, почему он так счастлив. Обычное ж дело.
Посадила Колю на соседнюю качель. Он сел свободнее, легко взялся за цепочки и также расплылся в безгранично широкой улыбке. Они были невероятно счастливы, просто светились, сияли. Первый раз я увидела их детьми, словно проснувшихся ото сна, настоящими и живыми.
Миша с Колей катались долго, а мы все стояли рядом и просто любовались их счастьем. Было даже странно, что обычное катание на качелях может принести столько эмоций.
Никакого эпилептического приступа не случилось. ни во время, ни после катания. Случились просто вмиг ожившие радостные дети.
— Знаешь, — вполголоса заговорила мама на обратной дороге. — А я ведь тоже когда-то хотела усыновить девочку. Катюшу. Я работала тогда во второй городской больнице. Тебе было лет шесть. не помнишь? Я приводила тебя к ней, ты любила играть, сидеть рядом с её кроваткой.
— Что-то такое припоминаю, да.
— Я ведь тогда все документы собрала для усыновления. Очень сильно к ней привязалась, а она ко мне. Чудесная девочка. Глаза такие озорные карие. Кудрявая, темноволосая, симпатичная. Мама молодая родила ее, лет в 16, забирать из роддома не стала. Девочку к нам в больницу перевели, год жила, наверное, в больнице, пока с документами и отказом разбирались. Мать так к ней ни разу не пришла за всё время. А Катюшка ну чудо как хороша была, здоровая, веселая. Бабушка твоя насмерть встала против этого. ни в какую. Жили тогда вместе с ней, в одной квартире трехкомнатной, ещё на Володарском. «С этой девочкой домой не приходи», — сказала мне. Как я плакала! Сколько пыталась уговаривать её — всё бесполезно. Ушла я тогда из той больницы, перешла в Семашко. А Катюшку в детский дом забрали, — мама вздохнула, замолчала. — не знаю, как бы жизнь сложилась, усынови я тогда её… А вы всё-таки молодцы. не побоялись… Но всё же, зачем инвалидов-то? — снова вспомнила она докучный, бестактный и грубый вопрос, который невероятным образом всех почему-то интересовал.

— Всем привет! — дверь с шумом распахнулась, и на пороге сначала появился портфель, кейс с документами, а вслед за ним красивый мужчина в хорошо скроенном костюме с шелковым сложного узора галстуком.
— Папа! Папа! Папа! — заголосили дети и привычно подбежали по очереди подкидываться к потолку. Однажды возникший ритуал уже много лет оставался неизменным. Вова подкидывал и ловил детей, весело смеясь с ними.
— Дорогой, представляешь, — начала рассказывать я мужу, когда утих шумный переполох, — держи домашнюю одежду. Представляешь, всё хотела тебе рассказать. Я думаю, Миша раньше никогда не видел мужчин в костюмах с галстуками. Наверное, ни в детском доме, ни в их окружении не было мужчин в костюмах.
— Почему ты так думаешь? И почему ты вообще об этом думаешь?
— Когда мы гуляем, если Миша видит мужчину в костюме, он вытягивает руку вперёд, показывает пальцем и громко-громко радостно кричит: «Па-па!». Ты бы видел бедных мужчин! Они аж подпрыгивают от неожиданности. А Миша так и стоит и говорит: «Папа! Папа! Папа идёт!». Я ему: «Мишенька, это не папа. Простите, пожалуйста», — это уже мужчинам. А он спорит всё равно, нет, говорит, папа. не знаю, у скольких мужчин сердце прихватило за нашу сегодняшнюю прогулку!

По вечерам перед сном мы с детьми обычно читали книжки. И вот в один из первых дней после усыновления я, как обычно, поднималась с книжкой на второй этаж в спальню, где меня на большой кровати ждали не трое, а теперь уже пятеро вымытых детей, с тщательно мной почищенными зубами, в чуть старомодных, но очень уютных английских фланелевых пижамах, привезённых в подарок самой старшей дочкой из Лондона, где она учится, живёт и работает.
Предвкушая весёлое чтение Маршака, я несла прохладный глянец тяжёлой большой красочной книги подмышкой. И прямо перед дверью спальни с ужасом остановилась. Что я наделала! Зачем мы усыновили двоих детей? Я не справлюсь. Перед глазами встала ежедневная битва Насти, Гриши и Сергея за место под солнцем — рядом с мамой и книжкой. Третий проигравший в моральном, а иногда и физическом бою ребёнок, вынужден быть аутсайдером, во-первых, сидеть не рядом с мамой, а во-вторых, смотреть перевёрнутые вверх ногами иллюстрации. А тут пятеро детей! Что сейчас будет… Я с замиранием сердца открыла дверь, зашла и села на кровать. И — о чудо! — бравые богатыри-гладиаторы расступились, оставив два главных почётных места Мише и Коле. Я не верила своим глазам. Однако это была правда. Больше дети никогда не дрались за место у книги. Либо уступали, либо садились по очереди. То ли им было стыдно, то ли начало работать правило коллектива — не знаю. Однако многие организационно-дисциплинарные моменты стали значительно проще. Возможно, Миша с Колей принесли в нашу семью безоговорочное послушание авторитету взрослого и полную неконфликтность и мягкость. Этакий симбиоз перенятия полезных качеств и привычек у детей.

— Мама, — Гриша с Настей оглянулись по сторонам и хотя никого не увидели, всё же, на всякий случай, перешли на шёпот, — а они на самом деле всегда у нас будут жить? — снова повторили они уже заданный когда-то вопрос.
— Ну да.
— Совсем? И никогда домой не уедут?
— Понимаете, — я вздохнула, села на пол рядом и приобняла детей, — у них нет другого дома, кроме нашего.
— И нет папы и мамы, нет бабушки и дедушки, нет совсем никого, — повторила мои слова Настя с моей грустной интонацией.
— Правильно.
Теперь вздохнул Гриша.
— А где они все? Умерли что ли?
Врать не хотелось. Мы принципиально не обманывали детей ни в чём, стараясь формировать у них адекватную картину мировосприятия, без зубных фей и бабаек.
— не умерли. Они, как бы вам объяснить, попали в очень тяжёлую жизненную ситуацию и не смогли сами воспитывать и растить Мишу с Колей. Но они любили их, конечно же.
— Мам, а ты заметила, что… ну… они немного… это… ну… того… странные? — смущаясь заглянула мне в глаза Настя.
— Воду, например, не умеют пить из бутылки. на качели не знают как сесть, — вопросительным взглядом изучал мою реакцию на вопрос Гриша.
— Одеваться сами не могут. Говорят, как будто каша во рту и так тянут слова.
Настя с Гришей точно готовились к разговору и много раз обсудили это между собой. Сейчас их интересовало, замечаем ли мы с папой отличия Миши и Коли.
— Конечно, заметила, дети. Просто с ними не занимались, точнее, недостаточно занимались. Мы это всё поправим. Научим всему. Они пойдут в сентябре с вами в детский развивающий центр на занятия.
— Мама, а вы ещё когда-нибудь будете брать детей из детского дома?
Я растерялась от неожиданного вопроса.
— Ну, не знаю, может быть, да, а что?
— Вы это… когда выбирать поедете, возьмите нас с собой, мы поможем. А то вы опять… ну вдруг не сможете выбрать, — аккуратно сказала шестилетняя Настя.
— Там же были получше дети? — со свойственной маленьким прямотой спросил Гриша, не терзаясь муками политкорректности. — В смысле, поумнее, — уточнил он и без того понятный вопрос.
— Ну, конечно, были.
— А почему вы не взяли их? Ну тех, что поумнее? Получше?
— Понимаете, тех, что поумнее и получше, и без нас кто-то возьмёт. Меньше шансов у детей с проблемами. А потом, Миша и Коля очень хорошие, добрые. А ум — дело наживное. Вы это, помогайте им во всём. Учите их сами. от вас они быстрее всему научатся. Вот увидите. И станут абсолютно нормальными, умными и весёлыми. Такими же, как вы.
— Правда? — две пары глаз с надеждой устремились на меня.
— Конечно, правда! Сами увидите!
— Пойдём! Побежали! Ура! Я же тебе говорила! — и они вихрем унеслись обратно на зелёную поляну рядом с домом.
— Давайте играть в «Съедобное-несъедобное»! Серёжа, неси мяч! Миша, Коля, вы с нами! — услышала я их задорные звонкие голоса.
Я прибрала дома, налила себе большую кружку чёрного чая и вышла на улицу к детям, посмотреть на их игру.
Но игра не задалась совершенно. по той простой причине, что новые дети не умели ловить мяч. Совсем. Как в провинциальном цирке клоун Карандаш специально широко расставляет руки, пропускает мимо них мяч, а потом с опозданием в пару секунд сильно схлопывает их вокруг себя на потеху смеющимся зрителям — вот именно точно так ловили, а точнее, не ловили мяч Миша с Колей. Я застала уже, наверное, пятидесятую их безуспешную попытку просто поймать с двух шагов мягкий легко брошенный резиновый мячик. Дети смеялись. Но в их смехе не было и доли насмешки. Им просто было очень весело. Смеялись и Миша с Колей. Я подключилась к объяснениям. Убавила расстояние и сначала просто передала мяч. Ещё раз. Потом чуть подкинула, сантиметров на десять буквально. Миша поймал.
— Ура!!! Ура!! Поймал!! — закричали все.
Чтобы просто научить их ловить мячик, нам с Вовой и детьми потребовался, наверное, месяц.
К слову сказать, через десять лет после усыновления, Миша будет обыгрывать всю семью в соревнованиях по броскам мяча в баскетбольную корзину. Даже папу.
А тогда впереди были долгие годы борьбы с эпилепсией и обучением абсолютно всему, чему только можно.

Мы купили детям четырёхколёсные велосипеды, научили кататься, и по утрам и вечерам, когда не было яркого солнца, отправляли наматывать круги вокруг фонтана перед домом — для укрепления мышц и просто для физического развития. Конечно, под постоянным присмотром
Мы закалялись — купались ежедневно в прохладной реке Каме и ходили босыми плоскостопными ногами по тёплым, горячим или уже прохладным по вечерам круглым галечным камешкам береговой линии реки. Мы собирали шишки и развивали моторику — бросали их в вёдра, кто больше. В игровой соревновательной форме дети учили Мишу с Колей всему, что умели сами.
Часто, особенно первое время, новые ребята не воспринимали объяснения нас, взрослых. Словно закрываясь в свою ракушку, не выходили на связь с окружающими. Будто защитный барьер от влияния взрослых. Но были абсолютно открыты всей информации, которую доносили до них дети — Настя с Гришей и Серёжей. на своём детском языке Миша с Колей понимали их объяснения гораздо лучше и быстрее, чем наши.
В играх и своих детских разговорах между собой дети проходили настолько естественную и быструю адаптацию, какую никогда не смогли бы дать армия психологов и специалистов.
К концу лета, повторяя всё за старыми детьми, наши новые дети уже были вполне адаптированы, чтобы пойти в обычный детский развивающий центр. Правда, конечно, некоторые уроки потребовалось брать на индивидуальных занятиях, а вот общие — танцы, музыка, рисование, гимнастика — Миша с Колей уже смогли посещать вместе со всеми.
— Миша, какие у тебя есть уроки? — услышала я разговор на детской площадке.
— Математика, чтение, логика, логопед, рисование, музыка.
— А что больше всего любишь?
— Маму больше всего люблю! — радостно ответил мой сын.

Эпилептические приступы, конечно, были. Но они оказались совсем нестрашными. В первый месяц у ребят было по два-три ночных приступа, после которых дети продолжали крепко спать. ни о каких ежедневных припадках и речи не было. Мы, конечно же, провели обследования в Москве, подтвердили поставленные в детдоме диагнозы и начали лечение. Естественно, более качественными таблетками. Дальнейшие ежегодные обследования показывали положительную динамику и диагноз эпилепсии у Коли сняли спустя семь лет после усыновления, у Миши — спустя девять лет. Сейчас дети здоровы, никаких таблеток не принимают уже больше пяти лет. Кстати, что удивительно — практически не болеют. за все десять лет, что дети с нами, Миша болел ОРВИ лишь один раз, Коля — дважды. Удивительно это тем, что остальные дети болеют в разы чаще.

Первый наш отдых так и состоялся по плану — первый раз в жизни мы все полетели в Египет. Красное море, октябрь, бархатный сезон. Конечно, днём мы были в тени, купались в защитных майках и кепках, избегали яркого солнца. И никаких приступов за все две недели отдыха мы не наблюдали ни у Миши, ни у Коли. А наблюдали медленно оттаивающих от безразличия детей. Они купались, катались на всех качелях, которые смогли найти в отеле. Излазили все городки и детские площадки, ловили рыбу — первый раз в их жизни и к их восторгу, прямо с лодки в Красном море. Катались на катамаранах, прыгали на батуте, бесконечно ели неиссякаемые изыски шведского стола пятизвёздочного египетского отеля, пока ещё по-прежнему доедая на тарелках всё, даже то, что положили по ошибке и не по вкусу.
— Коля, что такое? Почему ты такой грустный? не хочешь кушать?
— Мне Гриша положил сырники, а я изюм не люблю, — жалобно говорил он и жевал ненавистные сырники за завтраком.
— Ну так не ешь. Давай я принесу что-то другое. Что хочешь?
— А можно? — неуверенно оторвался от своих сырников Миша.
— Конечно! Можно есть то, что любите. Сколько хотите. Но, конечно, полезное, — учила я ребят пользоваться отдыхом all inclusive.

— Мама, мама, смотри, морковь растёт! — радостно закричал Коля на одной из прогулок, показывая немного кривым указательным пальцем на стоящие группой вдалеке большие оранжевые вытянутые уличные горшки с пальмами. Издалека они на самом деле походили на морковки. Такие морковки-Гулливеры в стране лилипутов.
— Где? Где? Где, Коль? — всполошились остальные дети и завертели головами во всех направления.
— Да вот же! Вон там! — Коля кривым указательным пальцем нацелился на архитектурную уличную композицию. — Вон маковь, — говорил он ещё не очень. по мере нашего приближения к оранжевым кашпо с пальмами смех наш становился всё сильнее и сильнее. Я хохотала до слёз. Вова просто смеялся. Дети смеялись и повторяли задорно: «Морковь! Ха-ха-ха-ха! Морковь! Коля нашёл морковь! Ха-ха-ха-ха!» Миша, видя, какое веселье вызвала обнаруженная им находка, был горд и радостно оглядывал всех смеющихся. Мы подошли вплотную к «моркови».
— Сынок, милый, ха-ха-ха, это не морковь!
— Почему? — Коля видел, что все смеются, и думал, что мы решили его разыграть. — Это маковь! — ещё раз сказал он и по привычке снова вытянул вперёд указательный палец.
— Сынок, нет, не морковь.
Кашпо были ребристые, глиняные, терракотово-оранжевые и, наверное, с полменя ростом. Зелёные пальмы действительно пушились этакой ботвой.
— Похоже, сынок, но не морковь. Морковь маленькая, во-от такая, — показала я руками размер. — И растёт на грядке в огороде, в земле. Над землёй только ботва. А саму морковку оранжевую видно только, когда выдёргиваешь её за ботву из земли.

— Мама, я хочу в туалет, — подошёл ко мне Миша на пляже Египта. Это был тот самый первый совместный отдых. Остальные дети весело плескались в море и строили песчаные замки. Я оглянулась в поисках Вовы, чтобы было с кем оставить остальных детей. Вовы рядом не было. Я вспомнила, что он ушёл плавать и, скорее всего, вернётся ещё не скоро — Вова любил плавать минут по сорок, в качестве небольшой вечерней тренировки. Пляж уже был полупустой. Няню мы отпустили отдыхать ещё пару часов назад. Миша стоял рядом и всем своим напряженным видом и переминаниями с ноги на ногу показывал мне, что с этой потребностью он и так сильно затянул и терпеть уже не может. Я оглянулась по сторонам. Оставить остальных детей одних на пляже без присмотра и повести Мишу в туалет — не вариант. Собрать всех пятерых и пойти провожать Мишу в туалет в холле отеля — тоже идея так себе.
— Миш, — тихонечко начала говорить я ему на ухо, — ты сейчас иди к морю. Зайди в море. Так, чтобы рядом не было никого. И тихо пописай. Молча.
— В море?! — в глазах сына был ужас.
— Да, Миш, прямо в море. Открою тебе страшную тайну: об этом никто не говорит, но все так делают. Тут главное тихо, молча, и рядом чтобы никого не было. Понял, сынок?
— Да! — облегчённо выдохнул он и почти побежал к морю, чуть в сторону от купающихся. Зашёл где-то по колено. А потом, как в дурной комедии, снял красные с белыми пальмами плавки и…
— Миша, нет!!!! — я со всех ног бросилась к нему. — Надень плавки, ты что!!! Так нельзя!!! — вроде бы никто не успел заметить наше абсурдное происшествие.
— Ты же сказала, пописать прямо в море? — удивился ребёнок почти обиженно, явно не понимая, что он сделал не так.
— Ну зачем было снимать трусы-то?
— А как же?? Прямо в трусы что ли?!
Ох, ну вот как учить таким тонкостям? Что говорить? Остальные дети сразу схватывали, в чём тут суть уловки. Хитро улыбались и всё. Проблема пропадала.
— Да, Миш, — я вздохнула и поняла, что придётся в этом деликатном вопросе максимально называть вещи своими именами. После моего, наверное, пятиминутного объяснения Миша всё понял. И потом сам поделился тайным знанием с Колей.
Мальчишки учились жить. не есть хвосты от креветок. Собирать на пляже ракушки. Плавать с нарукавниками. Заваривать чай. Выдавливать пасту из тюбика и чистить зубы. Ходить в туалет. Ходить по лестнице. Ходить по магазинам. Просто ходить, не прилипая ногами к полу. Учились играть в мяч, пинать мяч и ловить мяч. Считать сначала до пяти. Узнавали цвета. Цветы. Узнавали мир, весь этот наш привычный мир, который кажется обыденным и порой скучным. для шестилетнего Миши и пятилетнего Коли всё было новым и интересным.
Помню их первый заход в море. Настороженно, подозрительно, без всякого желания, брезгливо переступая ногами по песку, они смотрели, как с каждом сделанным шагом морская вода поднималась всё выше — вот по колени, теперь по бёдра, по пояс. Мальчишки испуганно озирались по сторонам и не могли понять, почему другим так здесь весело. Напряжение выдавали скрюченные будто приступом кисти и пальцы рук, неестественно вывернутые наружу.
— Детки, смелее! Вода тёплая. Вы в нарукавниках. Смелее заходите. Давайте за нами, — мы с Вовой несколько минут просто уговаривали их зайти в море. Конечно, уже на следующий день, поняв, что купаться — это совсем не страшно, они не могли вылезти из воды и купались до посинения. Потом ложились на горячий песок, подставляя тело закатным мягким лучам солнца. Ну никаких приступов.
— Может, позвоним в детский дом и передадим привет медсестре с её страшилками: ежедневный приступ, нельзя на солнце? — спросила я Вову, глядя, как бегали и играли в догонялки по уже пустынному пляжу наши дети. Ничем не походя на тех двоих безвольных замороженных коротко стриженных казённых воспитанников, которых всего пару месяцев назад мы забирали домой из здания суда.
— Давай через годик, ещё и видео пришлём, — поддержал меня муж.

Естественно, эпилептические приступы были. Но редко. Наверное, раз-два в месяц первое время.
— Мама, мама, иди скорее! Там Коля лежит и как-то странно дёргается и хрипит.
— А ещё у него пена течёт изо рта!
— Мамочка, мне страшно! с ним всё будет хорошо? Он не умрёт? — Настя почти плакала.
— Нужно врача скорее вызывать? — предложил Гриша. — Звони!
— Ему больно? — сочувствовал маленький Серёжа, — Почему он так дёргается?
Первый увиденный нами колин эпилептический приступ случился в тихий час, когда дети засыпали в своих кроватях, а я в соседней комнате разбирала их выстиранные вещи. Вереница испуганных малышей в разноцветных клетчатых пижамах стайкой прилетела ко мне. Мы побежали к Коле. Честно говоря, я ожидала увидеть более страшную картину. Приступов эпилепсии я раньше не видела, Ютуба ещё не было, и всю медицинскую информацию об эпилептических приступах я узнала из соответствующей литературы, а эмоциональную сторону — из многочисленных книг Достоевского, прочитанных за время учёбы на филфаке университета. Как известно, Достоевский страдал тяжёлыми приступами эпилепсии, отчего очень ярко и красочно описывал их в своих произведения. Но на то Достоевский и великий писатель, чтобы описывать явления жизни слегка гипертрофированно, словно сквозь увеличительное стекло.
Коля лежал на кровати. Глаза его были чуть приоткрыты, но взгляд будто спал, не фокусировался. Тело подергивалось в ритмичных мышечных конвульсиях. Коля издавал хриплые кашляюще-лающие звуки, а из уголка рта чуть стекала вспененная прозрачная жидкость — слюна. Её было совсем немного. Страшно было то, что его носогубный треугольник приобрёл синюшный оттенок, а лицо сильно побледнело.
— Коля, Коленька, как ты? не бойся, я рядом.
Коля совершенно не реагировал на происходящее.
— Мама, что это с ним?
— Ему больно?
— Ыыыыыыыыыы… — от испуга затянул самый младший Серёжка.
— Мама, что делать?
Врачи, у которых мы сразу после усыновления обследовали ребят, рассказали, что во время эпилептического приступа не нужно делать абсолютно ничего сверхъестественного. не нужно, например, вытаскивать и каким-то образом фиксировать язык, не нужно беспокоить ребёнка. Главное, следить, чтобы он не травмировался и не подавился слюной, если её будет слишком много. А ещё лучше — постараться записать приступ на видео, чтобы показать врачам, как он проходит.
— Мамочка, что делать?! — испуганные пары глаз смотрели с надеждой на меня, как будто ожидая, что я найду способ прямо сейчас остановить всё это.
— Ребятки, не бойтесь, скоро Коле станет легче, всё пройдёт, сейчас пройдёт, и нет, ему не больно, — скорее себя, а не детей, успокаивала я. Мне тоже было страшно. Но я же не должна показать детям, что сама в растерянности и боюсь. Серёжа перестал подскуливающе плакать.
— Коля, Коленька, ты меня слышишь? — Коля по-прежнему не реагировал и хрипел в ритмичных конвульсиях.
— Нужно снять видео для врачей! — вспомнила я. Телефон был в руках, я переключила на запись видео. Ничего в происходящем приступе не менялось. Судороги были всё те же, пены больше не становилось. Секунд через двадцать Коля содрогнулся в последней конвульсии, потом закрыл безжизненные глаза, вздохнул, тело расслабилось, дыхание стало ровным и глубоким. Он крепко спал. Врачи говорили, что после приступа обычно начинается глубокий сон, и будить и тормошить ребёнка не нужно. к его лицу вернулся обычный здоровый розоватый цвет, губы больше не были синими. Я аккуратно промокнула уголок его рта салфеткой. Накрыла одеялом.
— Ребятки, всё, теперь всё хорошо, — как можно спокойнее сказала я, хотя внутри сердце ещё колотилось, и во рту по-прежнему всё пересохло от страха, — сейчас он поспит, а потом проснётся как обычно, и пойдём играть.
— А что это было? Это приступ, да?
— Да, эпилептический. Но это лечится, не переживайте. Это пройдёт.
— Мама, а почему это с ним? — глаза Насти были влажные от слёз.
— А это не заразно? — с подозрением брезгливо спросил Гриша.
— Нет, это не заразно, — успокоила я Гришу. — Это болезнь, доченька, они такими родились, но это лечится, и мы обязательно их вылечим.
— у меня тоже так бывает, — наконец подал признаки присутствия Миша, со стороны спокойно наблюдавший за братом, и наверняка, уже много раз видевший колины приступы,— у меня так много раз было. И у Коли много раз было. Однажды я шёл, спускался, и упал с лестницы. Ещё в детском доме. у меня закружилась голова и начался приступ. Это не больно, — зачем-то добавил он. Наверное, хотел нас успокоить, видя как мы все напуганы. Мишины приступы проходили примерно так же. с тем лишь отличием, что колины случались во время сна, а мишины — во время бодрствования.
— Миша, держи пас, — отдал голевую передачу Серёжа. Мы любили играть в футбол рядом с домом прямо на зелёной полянке густого подстриженного газона. Импровизированные ворота обозначали двумя попавшимися под руку предметами. Сапог и ведро — между ними одни ворота. Второй сапог и куртка — другие. Особо не заморачивались, конечно. В весёлой затее принимали участие не только вся мужская половина семьи, но и девичья.
— Бей! Миша, бей! — Миша размахнулся и практически идеально попал по мячу. — Ура!!! Молодец!! — закричали мы наперебой. Конечно, Миша не попал в створ ворот. Более того, Миша не попал даже в направлении ворот. Но Миша попал по мячу! И это была его большая победа. А вернее, наша общая победа, поэтому его попадание в мяч и вызвало столько радостных эмоций.
— Красавец! Играем дальше!
Воодушевленный успехом, Миша прибавил скорость. Нагнал мяч и как-то затормозился. Чуть пошатнулся. Остановился и растерянно расфокусированным взглядом осмотрелся по сторонам. Ещё пошатнулся. Сел на траву.
— Миша что случилось? Запнулся? — мы окружили его.
— Попей, сыночек, — Вова поднял с травы бутылку с водой и протянул Мише. Миша будто выпал из реальности и удивленно смотрел сквозь нас по сторонам.
— Ложись, полежи, — Вова аккуратно сделал из куртки, которая обозначала ворота, матрас и положил на него Мишу.
— Что с ним? Что случилось? Миш, ты запнулся? Ногу подвернул? Ему плохо? — наперебой волновались дети.
— Дети, тише. Кажется, у Миши приступ, — муж, как человек с медицинским образованием, всё понял гораздо быстрее нас. Буквально после этих слов Миша начал издавать хрипящие звуки и заходиться в конвульсиях. Всё было точь-в-точь как у Коли. Даже по времени приступ длился примерно столько же. Дети, уже видевшие колин эпилептический приступ, почти не испугались. Когда всё закончилось, Миша открыл глаза и узнал нас. Сознание полностью вернулось к нему сразу после приступа. Вид у него был усталый и сонный.
— Мишенька, всё хорошо. Все хорошо, — Вова гладил его по голове, — у тебя случился приступ, давай пойдём в дом, отдохнёшь, может быть, поспишь. Он аккуратно приподнял Мишу и отнёс на диван. Мы все сели рядом. Миша тихонько лежал, пытаясь заснуть. Мы молчали. Было очень жалко Мишу. Внутренняя надежда на ошибочный диагноз, пусть и микроскопическая, пропала. Дети действительно больны эпилепсией. И нет, она не пропала чудесным образом в нашей тёплой наполненной любовью домашней обстановке. Болезнь есть. Что ж, будем лечить. Вернее, продолжим лечить. Мы справимся, и всё у них, а точнее, уже у нас, будет хорошо.

— Папа! Папа! Можно я тоже подтянусь? — попросил Коля, видя как папа легко подтягивается на турнике на площадке.
— Давай, — Вова поднял Колю к турнику, — держись.
Коля схватился за перекладину, провисел ровно секунду и разжал руки.
— Ого. Миш, ну-ка, давай теперь ты. Сколько провисишь? — и муж поднял к турнику Мишу. Миша обхватил перекладину, но, как и брат, сразу же сорвался.
— Вот что, ребята, — предложил Вова после того, как поставил сорвавшегося Мишу аккуратно на землю, — давайте приходить сюда каждый день перед сном и висеть на турнике, кто дольше. Это очень полезно для позвоночника.
И он начал активно заниматься с мальчишками. Сначала они научились просто висеть — пять, потом семь, потом пятнадцать секунд. Потом дольше. Через год, наверное, научились подтягиваться сами, уже без вовиной помощи. А через десять лет из наших детей Миша и Коля подтягивались больше всех. Даже больше Тимы, старшего сына, выпускника Кадетского корпуса.

— Мама, а зачем человеку ногти? — пытливый гришин ум искал ответы на разные вопросы. Я долго думала и решила пошутить:
— Ну, чтобы в носу удобно ковыряться было!
— А на ногах тогда зачем?
— Знаешь, сын, есть много загадок мироздания, на которые мы можем дать лишь предположительные ответы.
— Мама, а что у Коли с ногтями? Почему они такие странные, особенно на ногах?
— Это врожденный дефект. Но ему не больно, не переживай. — Колины ногти действительно странным образом мало походили на ногти. Больше на утолщения на пальцах, неправильной формы. к сожалению, это не поддалось лечению. к счастью, носило только эстетически непривлекательный характер, без функциональных сбоев.

— Здравствуйте, проходите, садитесь. Первый раз у нас? Нужно заполнить анкету и подписать согласие. Вы мама? — стандартная процедура на приеме у зубного врача. Миша с Колей без переживаний буднично воспринимали различных докторов. Видимо, привыкли к всевозможным осмотрам и проверкам.
— Давай, Мишенька, ты старший, садись первым, — я аккуратно посадила сына в кресло и заполнила все бумаги.
— Как протекала беременность? — спросила закаленная ещё советской школой медицины усталая женщина-стоматолог, чуть грузного вида, с осветлёнными завитыми и чуть начёсанными волосами — эта неискоренимая совковая мода всех тех, кому немного за пятьдесят.
Ну вот нужно было задать ей этот вопрос. Непременно этот. из всех моих походов с детьми к зубному врачу почему только эта женщина решила поинтересоваться беременностью, о которой я совершенно ничего не знаю. Почему никогда никто не задавал этот вопрос с другими моими детьми? О, с какой радостью я поделилась бы с ними рассказами о своих беременностях и родах! Все женщины очень любят вспоминать эти сакральные моменты своей жизни. И, безусловно, правильно начинать знакомство доктора с ребёнком с этих вопросов маме. Но почему именно сейчас? Это, наверное, такой закон подлости. Я думала, что ответить. И не столько ей сейчас, сколько в принципе, что отвечать окружающим. Нужно ли рассказывать, что эти дети — усыновлённые?
Вспомнился недавний случай на детской площадке, когда очень любопытная бабушка, гуляющая с единственным, судя по её гиперопеке, внуком буквально прилипла ко мне:
— Ой, какие хорошие! А это что, все ваши? Все пятеро? Прямо вот вы мама? И что, всех вот вы родили?
— Есть усыновлённые, — смущаясь ответила я. Несмотря на нежелание общаться с назойливой скучающей женщиной, я не могла изображать немую, хотя очень хотелось.
— Да вы что? А кто из них усыновлённые? А сколько усыновлённых? Наверное, вот этот? — пальцем показала недалёкая женщина прямо на смотрящего на неё Серёжу. — И, наверное, вот эта девочка? — она пошла по пути самого примитивного мышления, отделив двоих темноволосых от трёх светлых блондинистых детей. И почему-то ей было абсолютно всё равно, что дети рядом и всё слышат. Серёжа вжался в меня, прячась от её ярко-розового наманикюренного указательного пальца. Старшая Настя исподлобья вопросительно смотрела на тётку, отложив ведерко, на всякий случай посильнее сжала в кулаке лопатку. Вдруг потребуется защищаться от такого напора?
— Какие усыновлённые? Эти же, да? Я угадала? — не унималась женщина, видимо думая, что все дети ничего не понимают, как и её трёхлетний пухлощёкий аморфный внук, монотонно катающий грузовичок по одному и тому же маршруту песочницы уже минут сорок.
— А у вас один внук? Это же внук? Или вы няня? Чудесный мальчик! И, главное, какой спокойный и рассудительный! на вас не похож совсем! — перевела я тему. Тётка сарказма не уловила и легко переключилась на себя любимую, оставив нас в покое.
— Как протекала беременность? — повторила совершенно неуместный для меня вопрос доктор, впрочем, не подозревая о моих мучениях с подбором ответа.
— Ээээ… нормально, — сама не знаю зачем соврала я. Хотя может быть и не соврала. Откуда я знаю, как протекала беременность у мишиной матери, а вдруг и правда, нормально?
— Тааак, — протянула привычно стоматолог, оглядывая мишины зубы.
— Тааак, — снова сказала она, уже с удивленной интонацией. Замолчала, ещё немного посветила, посмотрела, потом откатилась на кресле, отложила инструменты и просто впилась в меня удивлённым взглядом.
— А что с зубами? — она была в растерянности, не веря увиденному. Её глаза, и так увеличенные стёклами очков, ещё больше увеличились и недоумённо оглядывали то меня, то Мишу. — Что с зубами? Вы их, вообще, чистили хоть когда-нибудь?! — врач подняла брови и явно пыталась сдержать потрясение от увиденных мишиных зубов.
— Эээээ… — снова как дурочка протянула я, подбирая ответ. Похоже, придётся рассказывать об усыновлении. Или она меня прибьёт прямо на месте. Зубы и правда были ужасные. Даже не жёлтые. Скорее серо-коричневые.
— Ээээ, понимаете… — как бы это сказать покорректнее, не травмируя детей, думала я, но ничего, кроме банального «дети усыновлённые совсем недавно», так и не придумала. Хотя, похоже, Миша с Колей к этой информации относились вполне спокойно. по крайней мере, потом я сама неоднократно просила их не сообщать всем радостно на детских площадках «А нас из детского дома усыновили!», потому как после этой фразы обычно большинство родителей, как это ни печально, под разными предлогами уводили своих детей подальше от наших.
— из детского дома? Усыновили? — в глазах доктора пробежала бегущая строка «Отмена гнева. Перезагрузка. Умиление».
— Да, вот первый раз у стоматолога, — я выдохнула.
— А я понять не могу, что с зубами! Теперь понятно! Какие зубы! Какие зубы! Первый раз вижу такие зубы! Такое чувство, что их никогда не чистили! Вообще ни разу! — снова начала быстро заводиться она, но также быстро успокоилась. — Сейчас почистим. Полечим.
— Шестёрка кариес, пятёрка кариес, четвёрка кариес, врождённый дефект эмали, тройка кариес… — диктовала врач ассистентке, быстро и удивлённо стучащей по клавиатуре. Почти на каждом зубе был кариес, множественные жёлто-коричневые пятна от дефицита фтора и кальция, плюс врождённые дефекты эмали. «Я такое только в учебнике видела», — делилась потрясением стоматолог. Походив, наверное, пару недель к врачу, мы привели зубы ребят в более-менее приличный вид.
— Удивительно! Невероятно! Первый раз вижу, чтобы дети так спокойно сидели лечили зубы! Вы герои, мальчишки! Настоящие герои! — восхищалась на каждом приёме эмоциональная женщина ребятами. Конечно, она не могла знать, что такое для них лечение зубов с мультфильмами, анестезией и весёлыми уговорами, по сравнению с тем, что пережили они уже в своей жизни.
Родители оставили полугодовалого Колю и двухлетнего Мишу одних дома. И не приходили три дня. Под конец третьих суток Миша понял, что нужно спасать себя и обессилевшего от крика брата. Каким-то чудом сумел открыть дверь и выйти из дома, поздно вечером, на проезжую часть просёлочной поселковой дороги. Каким-то чудом в захолустье, где они жили, проезжала машина, и водитель заметил в наступающих сумерках растерянно стоящего на обочине двухлетнего ребёнка. Одного. Мужчина остановился, вышел, взял на руки ребёнка и обошёл близлежащие дома. Соседи указали на дом, где в кроватке уже почти в бессознательном состоянии обнаружился шестимесячный малыш, который трое суток ничего не ел и не пил.
Детей спасли. Родителей лишили родительских прав. из детского дома ребят через полгода усыновили. Хорошая семья. Добрые. Вот только, когда поняли, что дети не совсем здоровы, а точнее, совсем не здоровы ни в умственном, ни в физическом плане, просто привели их в краевую больницу и оставили там, в приёмном покое с документами и вещами. И что для них, после всего пережитого, спокойно, не капризничая, посидеть немного с открытым ртом в удобном кресле современной клиники? Ничто! Они герои, конечно.

— Добрый день! Органы опеки с проверкой. Пришли посмотреть, как ребята живут.
— Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, — широко распахнула я дверь.
Две пожилые женщины, к удивлению, приятные, и хоть и бедно, но со вкусом одетые. Большая редкость в нашем провинциальном городе. Обычно это голубые тени в сочетании с начёсом завитых плойкой волос, что-то пёстрое, непременно блестящее и хотя бы немного, но со стразами, иначе не красиво — вот дресс-код местных женщин. Молодёжь — примерно то же самое, но без начёса, зато со стрелками-подводкой плюс каблуки и спортивная шапка — почему-то так им модно.
Передо мной стояли две доброжелательные женщины. Однотонное бордовое пальто, по-питерски закрученный вокруг шеи платок, нюдовый макияж — может, не местная? Вторая больше пермячка, чёрные стрелки, голубые тени и спортивный пуховик — этакая смесь между вышедшей в тираж комсомолкой-красавицей и продавщицей фруктов в ларьке.
— Проходите, пожалуйста, — ещё раз повторила я, открывая уже вторую дверь, ведущую непосредственно в квартиру, — только ребята сейчас спят, тихий час.
— Ничего, мы пока побеседуем.
— с удовольствием, — без всякого, конечно же, удовольствия ответила я.
Пока две незнакомые женщины раздевались и с неприкрытым любопытством осматривали нашу квартиру, я для приличия приготовила чай.
— Красиво у вас тут, — одобрительно похвалила дом интеллигентная женщина, — ой, спасибо за чай! Замёрзли, пока ваш дом искали. Очень кстати, — она с удовольствием взяла горячую кружку чая с подноса.
— Это что, вы тут живёте? — недоверчиво крутила головой «продавщица». Сколько же тут этажей? Четыре? А комнат? В смысле не знаете?
— Могу посчитать, если вам очень нужно.
— не нужно, что вы! — одёрнула коллегу дама с шарфиком. — Мы же не дом пришли рассматривать, — стрельнула глазами в сторону неугомонившейся тётки женщина, — а убедиться, что у ребят всё хорошо и передать отчёт в органы опеки.
— Как они? Как адаптировались? — женщина со стрелками и синими тенями вспомнила, наконец, зачем пришла.
— Всё хорошо, приступов почти нет, ребята добрые и хорошие.
— А как другие дети их приняли? — поинтересовалась приятная дама.
— Знаете, удивительно, но абсолютно естественно, будто они всё время у нас были.
— у вас что, есть свои дети? Родные? — подняла нарисованные брови женщина в спортивной шапочке.
— Ну да, а что? — я думала, что эта информация уж точно есть в нашем деле.
— А зачем вы тогда усыновили других детей? — её брови доползли почти до края шапки, которую она почему-то не сняла.
— Эээээ… — я подбирала слова как бы повежливее ей ответить, зная, что людям, задающим подобные вопросы, в принципе невозможно объяснить наши мотивы. — Понимаете, я не работаю, занимаюсь только детьми. Дом большой. Зарплата у мужа хорошая. Мы можем вырастить не только наших, но за компанию ещё других детей, которые остались без семьи в детдоме, — попыталась максимально доступно объяснить я, — почему бы это не сделать?
Женщина моргала глазами и молча смотрела на меня как психиатр на больного, сомневаясь в моей адекватности.
— То есть у вас до усыновления были свои дети?
— Да.
— И вы усыновили двоих детей-инвалидов?
— Да, — теперь уже я сомневалась в её адекватности.
— А зачем? — будто пропустив мимо ушей мои объяснения, снова спросила она.
— Вы такие молодцы! — пришла нам на выручку дама с шарфиком, буквально выстрелив взглядом в коллегу так, что женщина-шапочка поёжилась. — Расскажите, пожалуйста, нам про ребят.
— Хотите посмотреть наш фотоальбом? — предложила я.
Мы тогда купили первый зеркальный фотоаппарат, и фотографировали абсолютно всё, потом я обрабатывала снимки, распечатывала и вклеивала в большие толстые альбомы из эко-кожи с калькой между страниц. Прямо как в анекдоте про папу с фотоаппаратом, встречающего из роддома жену и делающего десятки снимков: что вы, ребёнок третий, а фотоаппарат первый!
— Хотите посмотреть фотоальбом? — мне хотелось похвастаться своими снимками, конечно же.
Женщины радостно закивали и стали с интересом листать наши сочные фотографии с отдыха в Египте, на Урале, просто яркие кадровые снимки. Они были в восторге. Я тоже с удовольствием вернулась в атмосферу тех дней и комментировала фото.
— Эх, повезло ребятам, — с лёгкой завистью сказала шапочка, закрывая и передавая мне альбом.
— Видим, что у вас всё хорошо, так и напишем в отчете. Но нам бы на детей взглянуть. Они когда проснутся, как вы думаете?
— А хотите, можем подняться в их комнату и заглянуть в спальню, вдруг уже встали? — предложила я.
Мы поднялись на второй этаж и тихонько открыли дверь в спальню. Дети крепко спали в своих постелях. Женщины по очереди посмотрели на них и прикрыли дверь.
— Ну мы, пожалуй, пойдем. Видим, что у вас всё замечательно, так и напишем. И знаете, — дама с шарфиком чуть помедлила, подбирая слова, — очень, очень рада за вас! — она наклонилась чуть ближе ко мне. — Вы молодцы, настоящие молодцы! — вполголоса поделилась со мной своими эмоциями она, в то время как другая с интересом ходила и, совершенно не стесняясь, бесцеремонно разглядывала наш второй этаж.

ЧАСТЬ 3. ШКОЛА

— Как ты думаешь, дорогой, — вечером за чаем спросила я мужа. — Может быть, попробовать Мишу и Настю отдать вместе в первый класс? у них год разницы, так что это в пределах погрешности. Настя поможет. Вдруг Мишка справится? В коррекционную школу всегда переведем. А вдруг он обычную потянет? Ну хотя бы на тройки.
— у него инвалидность по умственной отсталости, могут не взять в обычную. Если только частную школу попробовать? Туда возьмут точно. В худшем случае отчислят потом. А вдруг и правда справится Миша? Нужно дать шанс, ты права. Сходи, пообщайся с директором на эту тему, — предложил Вова. — Предварительный звонок я организую.
Через два дня я уже сидела в кабинете директора частной пермской школы, держа в руках картонное толстое детдомовское досье Миши и бумаги об инвалидности.
— Понимаете, он быстро обучается, — убеждала я скептически листающего личное дело директора, — например, ещё два года назад он не знал цвета, не умел читать до пяти, не умел ходить по лестнице, даже воду из бутылки пить не понимал как. А сейчас и на велосипеде двухколёсном катается, плавает сам, стихи рассказывает, английский знает немного, — как купец на рынке расхваливала я изо всех сил сына, — посмотрите сами.
Я позвала ждущего в коридоре Мишу.
— Привет, заходи! — директор после звонка сверху излучал дружелюбие. — Как тебя зовут?
— Ээээээээээ… — как нарочно растерялся и стал смотреть по сторонам Миша.
— Как твое имя? — директор снова повторил вопрос, ещё улыбаясь, но уже явно с опаской.
— Эээээээээ…. — снова замычал смущённо сын, но всё же улыбнулся в ответ.
— Сынок, не стесняйся, скажи, как тебя зовут, — умоляюще попросила я.
— Миии-шааа, — протяжно, почему-то совершенно по-дебильному ответил уже вполне сносно говорящий восьмилетний Миша.
— А сколько тебе лет?
— Ээээээээээ… — снова впал в ступор от простого вопроса сын.
Директор выразительно посмотрел на меня и развёл руками в извиняющемся жесте.
— Воооосииимь! — с запозданием, но искренне радуясь, улыбался сын.
— В школу хочешь?
— Гыыыыы! — не смог сдержать радость Миша, так как хотел, конечно же, в школу. — Эээээ… Даааааа! — снова протяжно и как-то странно выдал он. Блин! Ну ведь мог же говорить нормально. Видимо, переволновался. Я расстроилась. Было очевидно, что несмотря на предварительные звонки и просьбы влиятельных пермяков, Миша собеседование не просто не прошел, а провалил с треском, причем на самых простых вопросах.
— Понимаете, — объяснял директор после того, как Миша вышел погулять в коридор, и мы остались один на один, — я, конечно, могу его взять в первый класс. Посадить, например, на заднюю парту. Вот только пользы от этого не будет ровным счетом никакой. Он не сможет идти в темпе обычных детей. Мы можем даже не ставить ему оценки. не вызывать к доске. Но обычную программу первого класса он не освоит. Нужен специальный подход, медленное обучение, скорректированная программа. Почему вы не хотите в специализированную школу? Я знаю директора — прекрасная школа, совсем рядом с нами. Хотите договорюсь о встрече?
На следующий день мы снова сидели в кабинете директора школы. Только коррекционной восьмого типа.
— Почему вы не хотите к нам? Наша школа рассчитана именно на таких детей, как ваш Миша, — вяло, но старательно уже минут двадцать убеждал меня директор. — Медленный темп, более легкая программа, без физики и химии, например. Но зато мы делаем упор на ручной труд. Научим, конечно же, читать, писать и считать. География, история, ОБЖ, домоводство — мы даём знания об окружающем мире адаптированные и нужные именно нашим детям. В старших классах у ребят появляется выбор специальности — они могут быть малярами, переплетчиками книг или, например, даже кондитерами. Понимаете, к особенным детям нужен особенный подход, который вы не получите в обычной школе.
И я поняла, почему всё это время так хотела, чтобы Мишу взяли в обычную школу. Мне очень сильно хотелось, чтобы мой ребёнок не был особенным. Чтобы он был обычным. Каким втайне я мечтала, что он станет. Здоровым и умным обычным ребёнком.
— Хотите, мы пройдёмся, я покажу вам школу? — поднялся из кресла директор.
— Конечно, — я вежливо согласилась, не испытывая особой радости, и всё ещё втайне надеясь, что за полгода, оставшихся до 1 сентября, мы нагоним и пойдём в обычную, в не коррекционную школу.
Надо признать, что эта специализированная школа восьмого типа внешне если и отличалась от обычной школы, то только в лучшую сторону. Просторные кабинеты с высокими потолками и большими окнами. Много зелёных цветов на полу в коридорах. Свежий ремонт, прекрасная спортивная площадка во дворе. Разве что отсутствие ручек на окнах, замков в туалетах и огороженная решеткой лестница было немного странным. Пока мы гуляли по коридорам, прозвенел звонок, и дети стали выходить из классов.
Теперь было понятно, что именно, а точнее, кто именно делает эту школу особенной.
— Ааааааааааааа! — мальчик лет десяти выбежал из кабинета и лёг прямо в коридоре на пол. — Ааааааааа, — продолжал он не столько плакать, сколько криком выражать протест. к нему тут же подбежала учительница, потом ещё одна, что-то сказали мальчику, он мигом успокоился, встал и пошёл в класс, как ни в чем не бывало. Директор и бровью не повёл. Мимо нас проходили разные дети. с разными степенями особенностей. Одни смеялись, другие играли в догонялки, кто-то просто разговаривал, кто-то молчал. Дети как дети. Но невооруженным взглядом было видно, что все они необычные. Очень много детей было с синдромом Дауна. Несколько ребят сидели в инвалидных креслах. Много ребят было с ДЦП.
«Почему? Мой же Миша не такой! Он практически здоров. Зачем нам сюда?» — вертелся в голове вопрос, который, конечно же, я не могла задать. у Миши инвалидность. Умственная отсталость. Значит нам сюда, конечно же. Что за иллюзии.
Я присмотрелась к ребятам. Вот мальчик в очках что-то увлечённо рассказывает девочке с синдромом Дауна. Девочка весело смеётся, и мальчик начинает смеяться вслед за ней.
Вот ребята, немного странные внешне, показывают друг другу наклейки с машинами. Им тоже весело. Вот парень с походкой с признаками ДЦП перешёл из кабинета в кабинет. за ним шёл друг и рассказывал какую-то историю про компьютерную игру. В общем-то обычная школа. Обычное детство особенных детей. Довольно добрый и весёлый мир, хотя и горько внутри. Горько от того, что столько много больных детей сразу в одном месте. И невольные вопросы — почему? за что? Зачем? Вопросы, на которые нет ответов и не может быть. Вопросы, которые, наверное, должны отболеть. И тогда учителя видят просто детей. Просто учеников. Я же пока видела горе. Горе и слёзы родителей. Больных детей, которым никак не могла помочь, и которым вряд ли кто сможет помочь выздороветь. Детей, которые навсегда останутся детьми-инвалидами. Потом вырастут в инвалидов-взрослых, и за ними всю оставшуюся жизнь будут ухаживать их престарелые родители.
Если честно, хотелось плакать.
— Ну как, Вам понравилась наша школа? — искренне спросил директор, напрашиваясь на заслуженную похвалу, конечно же.
— Да, у вас очень красиво, — не соврав, похвалила я. Но признать, что мне понравилась школа, не могла. Нет, мне не понравилась школа. по одной простой наивной причине. не должно быть таких школ. Потому что не должно быть больных, неизлечимо больных особенных детей. Но они есть. И теперь они есть лично в моей жизни. Наверное, мой мир перевернулся. И с этим предстояло как-то жить дальше.
— До свидания! Приходите с документами, мы вас ждём! — устало, но по-доброму попрощался директор.
— Спасибо! До свидания! — и я попрощалась со своими иллюзиями относительно Миши и обычной школы.
Хотя… есть ещё полгода.
Мы засели за учебники и подготовительные тетради.
— Миша, милый, кружочки, просто пиши кружочки, обводи по пунктирным линиям, хорошо?
— Ааага! — как всегда радостно кивал сын и старательно, сильно нажимая на ручку, писал, не попадая в линии совершенно.
— Сынок, давай твоей рукой вместе, запоминай, — я пыталась писать его рукой, но он настолько сильно зажимал её, что писать не получалось.
— Расслабь руку, запоминай, как пишется, — и мишина рука превращалась в податливую тряпочку.
— Давай, теперь сам так же, — и снова калякание, не попадающее не то, что в пунктирные линии, но даже в строчки. Часы, дни, недели занятий практически не приводили к хоть каким-то заметным результатам. Чтение не давалось совершенно.
— А что, если попробовать пойти в подготовительный класс? Заодно и увидим, потянет ли Миша обычную школу, —предложил как-то за ужином муж, наблюдая уже несколько недель наши образовательные мучения.

В следующий понедельник Миша уже сидел на первой парте в подготовительной группе.
— Конечно, вы правы! Давайте дадим мальчику шанс попробовать свои силы. Возможно, в коллективе он потянется за ребятами и сможет догнать их, — разделила наш энтузиазм учительница той самой частной школы, куда мы приходили в первый раз на собеседование.
Миша начал ходить на несколько уроков каждый день в школу. Ему очень нравилось, он улыбался и старался. Вот только энтузиазм и улыбки учительницы в мишину сторону таяли с каждым днём. В конце недели она пригласила меня на беседу. Но вместо беседы просто открыла и положила рядом мишины тетради и тетради остальных семи ребят, которые ходили в подготовительную группу.
Собственно, после этого можно было ничего не говорить. Даже нужно было, чтобы пощадить мои чувства, ничего не говорить. Всё было понятно.
Мы подали документы на обучение в коррекционную школу восьмого вида с окнами без ручек. Подумаешь, не такая она и особенная эта школа. И ребята там совсем почти обычные. Ничего, сынок, прорвёмся!

Тем временем Коля активно навёрстывал упущенное. Его продолжительное молчание вдруг сменилось безудержным потоком речи в режиме радиовещания. Коля говорил постоянно. Без пауз. Как в анекдоте про чукчу — что вижу, то пою. Сначала мы все очень радовались и слушали, и отвечали колиным словесным излияниям, которые чаще всего не имели особого смысла, а просто озвучивали и без того всем понятное происходящее вокруг.
— Ой, чаёк налил. Ещё горячий. Пойду разбавлю холодненькой водичкой. Где-то были сушки. Или их уже всё съели? О, нашёл! Три сушечки остались. Сушечки. Съем сушечку. Ой, кто-то книжку на стол положил. Наверное, мама читает. А я ещё не умею читать. Ой, вкусный чаёк. Сахарка нужно положить. Скоро я тоже читать научусь. Ложечку берём. Так, в чай сахарок, — и так бесконечно, даже когда один.
— Коля, ты там с кем говоришь?
— ни с кем.
— Коля, что? Мне что-то говоришь? не поняла.
— Нет, ничего.
Коля говорил постоянно без остановки. Он даже умудрялся говорить параллельно с общими разговорами.
— Папа, представляешь, у нас в школе будет праздник осени! Нужно испечь что-то вместе с родителями и принести на чайпитие! — рассказывал за ужином Гриша.
— Здорово! Только правильно говорить «чаепитие», — поправила я.
— Вилочка остренькая, раз, раз, курочки кусочек съем, — фонил Коля.
— Почему? Чай же. Пить чай. Значит, чайпитие! — не соглашался Гриша.
— Курочка вкусненькая. И огурчик… — продолжал Коля.
— Да, пьют чай, но говорят чаЕпитие, так правильно, Гриш, — согласился Вова.
— Огурчик посолю, вот соль, раз, раз, посолил. О вот, ещё огурчик…
— Что будем печь? Может, печенье с шоколадными кусочками? — предложила Настя.
— Жжжжж полетела вилочка с курочкой, вкусная курочка, съем ещё кусочек, и хлебушек…
— Лучше блинов напечь, с сёмгой. Вдруг кто есть захочет. Или сосисок в тесте наделать. Все любят, — предложил основательный Гриша.
— Сосисочки! Ура, сосисочки! — понял разговор Коля.
— Хорошая идея, Гриш, а то наверняка одни сладости будут, — поддержал папа.
— Сладости, я люблю сладости. И сосиски в тесте. Сосисочки… — снова Коля.
— Когда нужно всё сделать?
— В четверг.
— Такие розовенькие длинненькие. Ам, ам, я буду есть сосисочки…
— Хорошо, я в среду всё куплю, сделаем.
— Я люблю сосисочки в тесте, ам, ам…
— Коля, да помолчи хоть немного! Дай мы с мамой обсудим, что будем делать на наш праздник! — не выдержал Гриша.
— Я тоже люблю сосисочки, — Коля бесхитростно широко улыбался, откусывая кусок курицы с вилки.
— Гриш, а нас позовут на твой праздник? — спросил Миша.
— Нет, там только наша группа.
— А я бы хотел пойти. Сосисочки! — не унимался Коля.
Коля жил своей параллельной жизнью вместе со всеми в то же время.
— О, мороженое! — как-то сказал он в японском ресторане, и с поразительной для него скоростью взял и положил в рот полную вилку васаби — темно-зелёной кашицы, сформированной красивым шариком. Острым. Таким острым, что его берут совсем немного, буквально на кончике деревянной палочки, чтобы размешать с соевым соусом. Для понимания всей ситуации — ресторан с двумя звёздами Мишлена, который мы бронировали за неделю.
— О мороженое! — радостно зачерпнул он целую вилку васаби и съел. Мы замерли ровно в тех позах, в каких это увидели. Коля тоже замер. Кажется, перестал дышать. Глаза его захотели в этот момент вырваться и убежать с лица, которое вмиг стало оттенка спелого помидора.
— Бееееееее, — сделал Коля фонтан прямо в центр накрахмаленной сияющей белизной скатерти, где-то между серебряной вазой с лобстерами и хрустальными бокалами с нашим шампанским.
— Бееееееее, — добавил ещё раз его организм для верности, чтобы точно избавиться не только на всякий случай от васаби, которое он почему-то принял за мороженое, но и от всего съеденного за этим ужином.
Я в блестящем чёрном платье растерянно смотрела на замерших детей. Муж в чёрном пиджаке и белой рубашке оценивал масштаб бедствия на теперь уже испорченном столе. И только официанты с невозмутимыми лицами молниеносно добавили скорости и численности и убрали всё настолько быстро, что пока мы осознали произошедшее, стол снова сиял белизной, серебром и хрусталем. Мишлен всё-таки, видимо, привыкшие ко всему ребята. В этот миг мы мысленно добавили им третью звезду.
— Коля, это не мороженое, — с опозданием на нашу репутацию в этом ресторане сказала я.
— Коля, это васаби, его добавляют в соевый соус, совсем по чуть-чуть, — объяснил Вова.
— Ага! — Коля радостно улыбнулся, и как будто ничего не было только что, снова зацепил васаби с принесённой заново тарелки на вилку.
— Коля, неееет! — практически хором закричали мы все. — Положи, не трогай больше васаби! Просто положи вилку на тарелку, — как будто мы обезвреживали террориста.
Коля положил вилку с васаби на тарелку, улыбнулся, и сказал:
— А я думал, это мороженое. Зелёное. Вкусненькое.
— Кто-нибудь, закажите Коле мороженое! — попросила Настя.
— Ага! Мороженое! Вкусненькое! — мечтательно протянул Коля, почему-то снова поглядывая на васаби.
— Жизнь его ничему не учит, — вздохнула Настя и на всякий случай отодвинула от Коли злосчастную тарелку.

Вообще походы в общественные места с нашими детьми напоминали старый советский мультфильм про обезьяну с десятью обезьянками.
На рынке как то решили купить ягод у бабушек. Иду, несу Серёжу на руках, Настя справа, Гриша слева. Выбрали землянику, чернику, купили малины, вроде всё, что хотели. Проверяю детей — Настя с одной стороны, Гриша с другой, смотрю и холодею: ни справа, ни слева нет Серёжи. Самый шустрый и активный трёхлетний ребёнок — и потерялся на рынке! Рядом дорога.
— Серёжа! Серёжа! — побежала я в одну сторону, заглядывая за прилавки. Нет его.
— Серёжа! Сергей! — в другой стороне тоже нет.
— Что, кто-то потерялся? — сердобольные бабушки тут же активизировались мне в помощь.
— Серёжа! Серёжа! — я побежала в сторону проезжей части, с ужасом представляя, что могло случиться, если он выбежал в эту сторону на дорогу. Всё спокойно. Нет его. Хорошо. Снова побежала на рынок.
— Серёжа! Серёжа! — Настя с Гришей по-прежнему стоят рядом с бабушками. — Дети, ну что вы стоите! Быстро ищите Серёжу! — я даже растерялась от их безучастности. Пропал меленький брат, а они стоят как китайские болванчики.
— Мама, — в глазах Насти явный испуг и непонимание происходящего, — мамочка, Серёжа у тебя на руках.
И тут я встретилась глазами с затихшим и удивленным Серёжей, который всё это время был у меня на руках. И, видимо, от абсурдности ситуации не подавал голоса.
— Дети, что же вы мне не сказали?! Я бегаю, переживаю, ищу Серёжу…
— А что у вас, помощников нет? Бедняжка… — бабушка с малиной с явным сочувствием разглядывала меня.
— Да есть, няня, всё хорошо, просто не выспалась видимо… Дети, пойдёмте домой.
— Возьмите ещё вот смородины, денег не надо! — дала Грише в руки бумажный кулёк из газеты другая бабушка, помогавшая искать Серёжу. — Вы это… маме-то помогайте! — назидательно прошептала она Насте. А дома ждали ягод Миша с Колей.
— Малиночка! Черничка! Вкусненькие ягодки! — Коля быстро учился и запоминал все названия.

Часто бывает, когда привыкнешь к чему-то, казавшемуся сначала необычным, перестаёшь это необычное замечать и воспринимаешь нормой. Также и мы всей семьей через пару лет уже считали поведение наших приёмных мальчишек абсолютно нормальным. Они полностью слились с нашими остальными детьми.
— Мама, я тоже хочу ходить вместе с Гришей на дю-до.
— Мишуль, дзю-до.
— Сю-до.
— Дзю-до, — я медленно с артикуляцией повторила.
— До-до, — почему-то вспомнил съеденную моряками ещё в XIX веке маврикийскую нелетающую птицу Миша.
— Самбо, сыночек, говори самбо, — вздохнула я.
— Самбо! — наконец-то правильно выговорил он. — Мама, я тоже хочу ходить вместе с Гришей на сам-бо!
— Хорошо, сынок, я запишу тебя тоже. на следующий урок пойдёте вместе.
— И я тоже! Я тоже хочу! И я тоже с ними! — радостно оживился Коля, поняв, что Миша куда-то собирается.
Вообще, Коля был очень привязан к Мише. Наверное, с тех самых пор, когда на самый важный период времени, фактически с рождения и до пяти лет, Миша заменил Коле и папу и маму. Вообще, очень странно. у ребят была всего год разница в возрасте, но Миша выглядел раза в два старше Коли и был более социализирован, и приспособлен к жизни. Думаю, сказалось то, что до двух с половиной лет Миша жил с мамой и папой. Как жил — вопрос оставляю закрытым, с этической точки зрения. Но очевидно было — родительская любовь помогает ребёнку вырасти адаптированным к человеческому миру. Коля же, попав в шесть месяцев в детский дом, с плоской по бокам головой от того, что его не поднимали с постели и лишь перекладывали с боку на бок, был полностью закрытым первые годы жизни в нашей семье.
Ему трудно давался зрительный контакт, он почти не смотрел в глаза собеседникам. не мог привыкнуть к обычным объятиям, весь напрягался и сжимался, когда мы приобнимали его или клали руку на плечо. Вздрагивал и совершенно сжимался при поцелуе в щеку или лоб. у Миши не было этой проблемы. Он легко общался, глядя в глаза, не вздрагивал от прикосновений. Коля был лишён с полгода и до их усыновления в первую семью (это почти полтора года) любого проявления родительского тепла. Кровать — клетка детского дома, заменившая на полтора года ему родителей и близких, — наложила неизгладимый отпечаток на психику. Он боялся людей. Боялся общения. И очень-очень медленно оттаивал в нашей семье.
Не знаю, справились бы мы, не будь у Коли и Миши перед глазами примера нашего общения с родными детьми. Они смотрели, как Серёжа и Гриша бегут к папе, как обнимают и целуют меня, как держатся за руки, как задают нам всевозможные вопросы, как играют и как смеются — и повторяли за ними. Перед их глазами постоянно в режиме нон-стоп был образец обычных, тёплых, дружеских семейных отношений. Они попали в атмосферу любви и доверия. Затаились и первое время просто смотрели. Удивлялись. Потом потихоньку, как улитки из раковин, начали выползать из своих домиков к нам. Потихоньку повторяя поведение, привычки, слова и действия наших родных детей. Уверена, такой пример был гораздо лучше и эффективнее любых воспитательных разговоров и объяснений.
— Я запишу и тебя тоже, Коленька! — обняла я, как всегда, широко улыбающегося сына.
На следующую тренировку они поехали втроём. Я, конечно, осталась за дверью. Час пролетел незаметно, распахнулись двери, и с шумом и гамом начали выбегать раскрасневшиеся, потные, довольные и усталые мальчишки. Мои были где-то в середине этой стайки и также весело что-то обсуждали между собой. Ничем не выделяясь, на мой взгляд, от остальных.
— Добрый вечер! Простите, пожалуйста, Вы — мама новеньких? — вслед за ребятами вышел средних лет тренер, в белом кимоно с чёрным поясом.
— Да.
— Вот у этого парня прекрасные данные! — похвалил он Гришу.
— Муж — мастер спорта по самбо! — я не упустила момент похвастаться.
— Ого! Наши люди! — в свою очередь обрадовался тренер, но, посмотрев на Мишу и Колю, мгновенно сник. И даже не пытаясь вернуть лицу хоть какое-то подобие улыбки, прямо спросил:
— А что с этими ребятами?
— Ээээээ… — растерялась я. Говорить об усыновлении не хотелось. Об инвалидности тоже. Но, видимо, придётся.
— у ребят небольшие проблемы… — я пыталась подобрать корректное и тактичное объяснение, так как все трое детей стояли рядом и ловили каждое наше слово.
Тренер посмотрел на стоящих справа и слева от него детей, понял неудобство обсуждаемой темы.
— Знаете что… Вот этого, — он показал на Гришу, — сразу беру. А вот на этих, — он показал на Мишу и Колю, — принесите, пожалуйста справки от доктора, что им можно заниматься дзюдо. Без справки я не могу их взять. Ну Вы понимаете… — словно извиняясь, добавил он.
Конечно, ни один доктор не дал бы в то время разрешение Мише и Коле ни на один вид спорта, кроме разве что ЛФК в коррекционной школе.
— Мишуль, давай вы с Колей будете заниматься с папой спортом. Он лучше любого тренера. Считай индивидуальный ваш личный тренер, ещё и на дому! Здорово, да?
— А можно мы с Гришей будем ездить? Нам понравилось! — Миша не понял, что произошло, и всеми силами пытался уговорить меня возить его на тренировку вместе с другими детьми.
— Да, там так весело было! — подхватил Коля.
— Ребятки, к сожалению, у нас нет справок. А врач справку не даст. Так как вы ещё не совсем выздоровели, — я всегда говорила детям правду, адаптируя к их сознанию. — Вот выздоровеете и обязательно будете ходить в эту секцию! Уже совсем скоро. Хорошо? — как могла смягчила я удар детям.
— Хорошо! — Миша немного расстроился.
— Да! А пока будем тренироваться с папой! — Коля был непоколебимым жизнерадостным оптимистом и улыбался, как всегда после усыновления, во весь рот.

Эпилептические приступы с каждым годом становились всё реже и реже. Вот он, наш долгожданный год без приступов. Ещё один. Ещё. Контрольное обследование и снятие диагноза. Коля больше не эпилептик. Ура! Через два года не эпилептик Миша.
— Миш, сынок, не могу найти свою оранжевую папку с учебниками по английскому… Помоги, — если нужно что-то найти дома, все всегда обращались к Мише. Феноменальная память — он помнил абсолютно всё, что, где, когда лежит и лежало.
— Оранжевая… — Миша наморщил лоб и почесал затылок. — Кажется, я её где-то видел…
— Сынок, найдёшь — с меня шоколадка, — замотивировала я и так не нуждающегося в мотивации Мишу, готового первым прийти на помощь.
— Мама, эта? — запыхавшийся сын, потративший на поиски не больше пяти минут, протягивал мне папку, которую я искала несколько дней подряд.
— Вау! Как? Как ты её нашёл? Где она была?
— В нижнем шкафу, где детские книги, — Миша радостно улыбался.
— Гениально! Миш, с меня шоколадка.
Коля, в отличие от Миши, помогать не стремился, и все свои умения направлял, наоборот, на отлынивание от работы.
— Коля, а тебе же два номера задали по математике? — типичный разговор во время учебного года.
— Ааааа… Ээээээ… Мы это… Ээээээ… в классе сделали!
— Покажи!
— Эээээээ… Вот.
— Но это же не тот номер.
— Эээээээээ… — глаза в потолок, неизменная улыбка, хотя немного грустная, от того, что не прокатило. Глубокий вздох. Горестный. И Коля идёт доделывать уроки.
На самом деле, учебная программа в коррекционной школе восьмого типа, куда вслед за Мишей пошёл и Коля, была очень даже сильная. по математике, например, в восьмом классе проходят проценты и дроби, нахождение части от целого и целого по его части, многоуровневые задачи, — в общем, очень нормальная нагрузка. по другим предметам так же.
Ребят по уровню способностей делят на классы — обычно, «А» класс посильнее, «Б» — послабее. Задают много домашних заданий, с которыми даже наша няня не всегда справлялась, не то что дети. В то же время, если учителя видели, что ребёнок не справляется, двойками не заваливали. В общем, всё очень адекватно, посильно и разумно.
Например, у детей совсем не было физики и химии. Зато были домоводство, окружающий мир, кулинария, ЛФК, танцы и занятия с логопедом и психологом. А после 9‑го класса ребята будут разделяться на группы и по желанию выберут себе специальность, которой будут обучаться три года и получат, к примеру, дипломы кондитера, маляра или переплетчика книг. Хорошая коррекционная школа, зря я боялась туда идти.

ЧАСТЬ 4. ЖИЗНЬ.

— Инвалидность продлевать будете? — поймала меня в коридоре медсестра коррекционной школы.
— В смысле? — не поняла я.
— Ну инвалидность детям будете продлевать? — она думала, что таким образом уточнила свой вопрос.
— А что, можно не продлевать? — я решила пойти от обратного.
— Ээээээ… ну наверное, — она как будто оказалась в тупике.
— Тогда не будем! — я обрадовалась. Оказывается, инвалидность каким-то образом неведомо зачем продлевают. Мне точно не хотелось продления. Наоборот, хотелось снять эти ужасные диагнозы и перестать быть детьми-инвалидами.
— Но тогда вам нельзя будет учиться дальше в нашей школе. И это… в армию заберут, — зачем-то добавила она растерянно.
— А почему нельзя будет учиться в школе?
— Ну у нас же школа для детей-инвалидов…
— Так, значит, нужно проходить освидетельствование и получать статусы детей-инвалидов? — я помогала ей сформулировать суть.
— Да! — она обрадовалась, что я поняла наконец-то.
— И так каждые три года?
— Ну да.
— И это без вариантов?
— Ну а что? Дети же инвалиды. Значит, нужно продлевать. Вам положены выплаты. Почему отказываться-то? Ну и в армию не возьмут, — вопрос армии, видимо, был ей чем-то очень близок.
— Выплаты? — настала моя очередь удивиться.
— Ну да! А вы что, не получаете?
— Первый раз слышу, хотя детей усыновили три года назад.
— Там много платят. Вы сходите оформите, Вы что?! Положено же! — в этот момент в её глазах именно я была умственно отсталым инвалидом, три года не получавшим положенные нам по закону выплаты.
— Да, да оформлю, спасибо, — очень хотелось как-то её утешить и обрадовать.
— Так, значит, я запишу, что инвалидность продлевать будете?
— Да. Только это … простите, пожалуйста, а как это — продлевать? Что нужно делать? Может быть, подскажете?
— Ну как вы до этого получили, так и продлевайте, — она покосилась на меня и осторожно отошла на шаг назад, явно сомневаясь в моей вменяемости.
— Понимаете… Как бы это сказать… Мы не оформляли инвалидность…
Она отошла ещё на шаг назад и пугливо оглянулась.
— Мы усыновили детей. из детского дома. И они уже были с этими свидетельствами об инвалидности. А как их получать и продлевать, я совершенно не знаю.
Она выдохнула и снова подошла ко мне, уже спокойно, засмеялась:
— А я понять не могу, в чем дело, что Вы такое говорите! Теперь ясно! Пойдёмте в кабинет, я Вам всё объясню и расскажу.
Мы зашли в её кабинет, со свежим ремонтом и новой мебелью.
— Вот смотрите, — начала она, — сначала позвоните по этому телефону, это городская комиссия. Они вас запишут на приём. Пока будете ждать очереди, это обычно около месяца, соберите вот эти документы и справки. Идите уже с ними. Там они назначат вам несколько экспертиз и освидетельствований, всё пройдете, получите результаты. Потом все эти бумаги нужно будет подать в комиссию, которая рассматривает результаты и выдаёт документы об инвалидности. Это всё в разных местах. Месяца за два можно сделать. Держите, тут порядок действий, все адреса и телефоны.
После её слов об этом труднопроходимом квесте перспектива армии уже не так пугала. Ну что ж, буду собирать. Звонить, записываться. Проходить.
— Алло, здравствуйте! Можно записать детей на прохождение комиссии по инвалидности? — через пару часов моих периодических звонков, наконец, вместо коротких гудков я услышала человеческий голос.
— Секунду. Следующий месяц, 15 мая в 9:45. Подойдёт?
— Да, только у меня двое детей.
— Секунду. Второй ребёнок 16 мая в 11:20.
— А можно сразу обоих детей? Чтобы с каждым по отдельности не ездить?
— Секунду. 5 июня, выбирайте время.
Так начался наш путь продления инвалидности в государственных органах.
Было трудно. Но не сверхъестественно. В основном, везде нас встречали адекватные люди, старающиеся помочь. Разруха в этих заведениях просто убивала. Там ничего не ремонтировалось ещё с советского времени. Фильм о Чернобыле — вот эти же ощущения, умноженные на множество детей-инвалидов, ждущих в очередях. Если бы не перспектива надвигающийся армии и отчисления из коррекционной школы, я бы точно не тратила на все эти хождения своё время и силы. Часто на выходе просто хотелось плакать от такого количества увиденных человеческих болезней и горя. Но, взяв себя в руки, я улыбалась и шутила с мальчишками, которые, как ни странно, увиденному не удивлялись совершенно. Ах, точно. Они же уже получали раньше эти свидетельства.
Месяца три мы оформляли инвалидность. Проходили различные обследования и тесты в разных частях и учреждениях города — так тщательно, наверное, отбирают космонавтов. Мы прошли всевозможные диагностики и проверки. Например, зрение и слух на специальных аппаратах, а не просто у офтальмолога и окулиста. Зрение нам проверяли в центре слепых. Слух — в комиссии для глухих. Я не шучу. Нам снимали ЭКГ, мы проходили генетика, хирурга, терапевта, и всех специалистов поликлиники. Отдельно записывались на обследования к психологу в больницу для душевнобольных и проходили полуторачасовой тест для каждого ребёнка. Мы были на обследовании в наркодиспансере. Проходили двухчасовой тест на определение IQ, с множеством карточек, заданий и графиков. Наверное, проще сказать у какого врача мы не были. у гинеколога. Потому что, мальчишки, не иначе.
В конце всех этих хождений оставалось последнее — получить заключение специальной комиссии над всеми комиссиями, состоящий из пяти человек о присвоении детям статуса детей-инвалидов.
Наша очередь тянулась очень медленно. Мы были приглашены к 9:00, но на часах был уже полдень, а нас всё ещё не вызывали.
— Могут и не дать, да, — обсуждали прохождение комиссии мамы, также ожидавшие приема.
— В прошлый раз троим не дали.
— Почему?
— Да кто их знает! не дали и всё.
Я запереживала. Неужели всё же в армию?
— Дмитриевы! — позвал голос из кабинета. от долгого ожидания я вскочила и быстро зашла внутрь, чтобы не передумали. Кто же знал, что в этом, ни разу не ремонтировавшимся со времени постройки здании почему-то оторван и прямо у двери загнут край выцветшего, покрывшегося трещинами рыжего линолеума. Я запнулась и буквально чуть не упала, как только зашла, прямо на слове «Здравствуйте!» перед всей комиссией. Или это у них был тест на IQ и внимательность, который я провалила? «Хорошо, хоть не упала», — отметила про себя. Всё-таки падать на восьмом месяце беременности не очень полезно.
Комиссия испугалась. Представляю, открывается дверь и на них летит беременная женщина.
— Осторожно! Осторожно! Всё в порядке? Вы не ушиблись? — забеспокоились они.
— Всё хорошо, спасибо, — отчего-то секунд десять я не могла попасть ногой в свой же кожаный тапочек с тёплым мехом на стельке, который отлетел и остался в открытой пасти линолеума. Как нарочно. Миша с Колей тем временем спокойно зашли и сели на стулья. Пока из нас троих инвалидность нужно было давать только мне.
Я отдала документы и села рядом с ребятами. Женщины минут пятнадцать читали и передавали друг другу наши заключения.
— То есть ребята усыновлённые?
— Да, — я решила не шутить и отвечать только по делу. Хватило и так представления.
— И вы усыновили их из коррекционного детского дома для детей-инвалидов?
— Да.
Они почему-то посмотрели на мой большой живот.
— Поздравляем! Всё будет хорошо у вас! — улыбнулась женщина в самом центре. — Знаете, мы решили продлить вам инвалидность не на три года, а сразу до совершеннолетия ребят, чтобы вам не отвлекаться на эту бюрократию. Будут и другие заботы. Вот, держите все бумаги, заключения. Разрешения на парковку. И знаете что… Вы — молодец! — тихо сдавленно добавила она. — Удачи вам, и чтобы всё прошло благополучного! — она снова посмотрела на мой большой живот.
— Спасибо огромное вам! — я правда чуть не плакала. Больше не будет этого сбора бесконечных справок и заключений! Мальчишки продолжат учиться в своей школе и не пойдут в армию — почему-то вспомнила я слова школьной медсестры. — Спасибо! Спасибо большое! — ещё раз поблагодарила я.
— Это Вам нужно говорить спасибо, Вам спасибо, — нескольким голосами выразили одну мысль женщины.
Мы вышли из кабинета. Второй раз я, конечно, не запнулась.
— Ну как? Ну как? Что сказали? Так быстро? Почему так быстро? Дали? не дали? — засыпала нас вопросами очередь, как в студенческие времена выходящих от экзаменатора.
— Дали! — радостно поделилась я, но уточнять, на сколько, не стала. Самой ещё не верилось.
Мы сделали это! Ура!

Теперь уже мне одной, без детей, предстоял квест в пенсионном фонде и МФЦ под названием «оформи полагающиеся выплаты». Но после получения инвалидностей для меня это был уже сущий пустяк.
И как в анекдоте, я поставила в тупик женщин, принимавших документы, потому что заранее подготовилась, узнала и принесла сразу абсолютно все необходимые бумаги, включая выписки из домовой книги, паспортного стола, и квитанций ЖКХ. к тому же бегать несколько раз с большим животом к ним уже было бы тяжело.

«Завтра праздник, приходить в нарядной одежде», — запись в мишином дневнике. В коррекционной школе нет школьной формы. Кстати, интересно, почему? Мои дети, например, каждый день ходят на уроки в тёмных однотонных костюмах с белыми рубашками. Я постеснялась спросить учительницу, она имела в виду смокинг или фрак? Иначе наряднее уже не получится. Или наоборот? Закрутить ёлочную гирлянду вокруг шеи и надеть колпак Деда Мороза?
— В чём идти, мам?
— Сынок, знаешь, иди как обычно. Вряд ли мы сейчас найдём ночной магазин с детскими смокингами. Если захочется — вот мишура, можно сделать шарфик блестящий. Возьми в портфель.
— Хорошо, мам.
Праздники в коррекционной школе — веселье не для слабонервных. Роли дают всем, конечно же. В игры приглашают всех детей. Но кто-то тупит, кто-то мычит, кто-то плачет, кто-то кричит, кто-то бегает без остановки, а кто-то лежит. Просто лёг и лежит, и его не сдвинуть. Остальные веселятся и празднуют. Они привыкли. А я нет. Для меня шок и ужас — такое количество больных детей на квадратный метр актового зала школы. И весь праздник мысль только одна — не заплакать. не плакать. Улыбаться. Детям нужен праздник, и им на самом деле весело.
— А сейчас мы встанем в круг!
И какая-то мама тянет в круг своего сына, хорошо одетого симпатичного мальчика. А он вырывается и не идёт с ней. Плачет. Все делают вид, что всё так и должно быть. Мальчик вырвался и забился в угол. Мама села рядом с ним и стала гладить сына по плечу. Девочка из круга громко смеётся и вскрикивает. Вроде бы никто не шутил, мы просто встали в хоровод вокруг ёлочки. Девочка своим явно неуместным смехом заглушает хороводную песенку, но ей очень радостно. И снова все делают вид, что ничего не происходит. Другой мальчик из хоровода начал мотать головой вправо-влево, вправо-влево, вправо-влево. Его даже не пытались успокоить и переключить на какое-то другое действие. Видимо, для него это обычное дело. Мальчик с ДЦП очень старается танцевать как все, и у него почти получается. Его маме, которая поддерживает его, и ему хорошо и весело. Вдруг мальчик, что плакал в углу, начал громко кричать: «Пойду! Пойду! Пойду! Пойду!», — но никуда не шёл и продолжил сидеть лицом в угол.
Невозмутимая и искренняя улыбка на лице учительницы, классного руководителя — мы все таки танцуем в хороводе, всё идёт как нужно.
Потом открылась дверь и на пороге появился физрук, переодетый Дедом Морозом:
— Здравствуйте, детишки!
Мальчик перестал кричать «пойду» и повернулся смотреть на седого бородача в красном колпаке и халате, расшитыми белыми снежинками.
— А вот и я — Дед Мороз, я подарки вам принёс! — пробасил физрук и нарочито медленно и с усилием поднял, очевидно, лёгкий, нетяжёлый полупустой мешок.
— Это Денис Игоревич! Наш учитель по физкультуре! — радостно и громко объявил наш Коля.
Дед Мороз смутился и посильнее надвинул шапку вниз, а бороду вверх.
— Ну, кто хочет рассказать дедушке стих? — он сел на стул и из-под красного с белой опушкой халата показались синие спортивные кроссовки adidas.
— А где дедушка? Где дедушка? Где мой дедушка? — начал вертеть головой по сторонам тот же мальчик.
— Тише, тише, не наш дедушка. Дедушка Мороз, — погладила его по руке мама.
— Ну, кто расскажет стих Деду Морозу? — пришла на помощь учительница.
— Это не Дед Мороз! Это Денис Игоревич! — снова громко и радостно поправил её Коля.
— Ха-ха-ха! Денис Игоревич! Денис Игоревич! — начали смеяться остальные дети.
И без того напомаженные красным цветом щёки физрука покраснели ещё больше:
— Кто расскажет Дедушке Морозу стихотворение? — как можно более низким басом прохрипел Денис Игоревич.
— Вот, Коленька готовился! — словно в отместку за раскрытие инкогнито, учительница подвела Колю за руку к наряженной небольшой ёлке, рядом с которой сидел Дед Мороз. «Ну давай, раз такой умный, рассказывай стих», — читалось в её взгляде. Коля нисколько не смутился. Он вообще не умеет смущаться. Умеет только радостно улыбаться во все свои тридцать два, пока ещё молочных, жёлтых зуба.
— к нам на ёлку — ой, ой, ой,
Дед Мороз пришёл живой!
Борода-то, борода!
А на шапке то звезда!
На носу-то крапины!
А глаза-то — папины! — весело улыбаясь, словно продолжил издеваться Коля.
Денис Игоревич покопался в своём полупустом мешке, и если бы мог вытащить ничего, то с удовольствием сделал бы это. Но так как на подарки скидывались родители, покупали и клали их в этот мешок тоже родители, Дед Мороз, улыбаясь, всё же протянул Коле набор конфет в картонной новогодней коробочке.
Увидев подарок у Коли в руках, дети оживились и стали наперебой рассказывать стихи. Трое сразу заговорили вместе. И рассказали одновременно. Дед Мороз, похоже, даже обрадовался такой оперативности, и так же быстро достал из мешка и отдал три подарка. Ещё несколько ребят худо-бедно рассказали или попытались рассказать свои стихи и получили подарки из щедрых рук новогоднего Деда-физрука.
Проблема возникла с тем мальчиком, который кричал «Пойду!» из угла. Очевидно, что он выучил стих. И мама уговаривала его рассказать. Мальчик стеснялся и прятался за игрушечный домик. Мы ждали. Дети, родители, Денис Игоревич в красном жарком костюме. Минут пять мы ждали, пока мама уговорит этого мальчика выйти и прочитать стих. Для неё это было важнее нашего ожидания. Ещё через пять минут к маме присоединилась учительница, и ей, ко всеобщему удивлению, каким-то образом удалось буквально за десять секунд уговорить ребёнка. Мальчик вышел и без запинки, громко и четко рассказал вполне приличный длинный новогодний стих. Получил подарок и довольный сел рядом с детьми. Скорее всего, мама в стенах школы действовала на него не лучшим образом. Как только он отошёл от мамы к детям, то словно по взмаху волшебной палочки стал обычным весёлым мальчиком. Чудеса, да и только!
— А теперь поиграем! — и Дед Мороз уже совершенно привычно и буднично поделил детей на команды, тренерски отдал указания, что делать и кому за кем бежать — и веселье началось! Дети смеялись, выполняя шутливые задания и бегая эстафеты. не зря всё-таки именно физрука нарядили Дедом Морозом — делать поделки с трудовиком было бы не так весело. Хотя, если праздники шли в одно время, возможно, в каком-то классе, как обычно чуть поддатый, трудовик-Дед Мороз что-то мастерил с ребятами. Возможно, даже табуретку.
Кстати, на счёт чуть поддатого я, конечно, пошутила. Трудовик в коррекционной школе — один из основных учителей. Его уроки любят. Поделки с его занятий дарят родителям. Весь наш дом заполнен большими и маленькими табуретками и скамейками, деревянными игрушками и рамками для фотографий. Дети мастерят, выпиливают, выжигают, раскрашивают. Очень интересные работы, на самом деле.
После веселой эстафеты и подвижных игр раскрасневшиеся и повеселевшие дети сели пить чай с разными вкусностями, которые принесли и красиво разложили на сдвинутых столах, накрытых одноразовыми белыми скатертями, родители. Чай, кофе в одноразовых стаканчиках для мам, пап и бабушек (дедушек почему-то не было). Сок из пакетиков для детей. Обычно я не разрешаю пить эту краску с химией и сахаром, почему-то называющуюся соком. Но тут это пьют все, кто-то же купил и принёс, и налить Коле чай в тот момент было бы просто бесчеловечно. Эклеры, пирожные «картошка», торты, виноград и даже порезанный сыр — родители очень старались.
После беготни напряжение спало. Дети расслабились и как-то незаметно вдруг стали самыми обычными детьми. Теми детьми, которыми их, наверняка, и видят родители и учительница. Мне уже не было их всех жаль до колики в сердце. Я забыла про их необычность. В тот момент для меня они были просто колиными одноклассниками и друзьями. Человек быстро ко всему привыкает.

Вообще, чем чаще я приходила в школу и общалась с нашими одноклассникам, тем яснее формировалось сознание той истинной толерантности, когда ты по-настоящему перестаёшь замечать необычность других детей. Ты на самом деле перестаёшь думать: «Ах, как же так, какие несчастные дети и родители!» Чем больше ты общаешься с этими детьми, тем больше находишь радости в общении с ними. Они интересные, яркие, весёлые, добрые, бесхитростные, честные. не Эйнштейны. Ну и что? Например, самый умный человек в мире, Уильям Джеймс Сайдис, с IQ = 260, к восьми годам говорил на восьми языках, в 11 лет поступил в Гарвард, в 13 лет читал лекции профессорам, в шестнадцать получил степень бакалавра, а после работал разнорабочим, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Жил в полном одиночестве, умер в 46 лет от кровоизлияния в мозг. по воспоминания современников и письмам, не был счастлив и почти не улыбался.
А вот наши дети — счастливые всё время после усыновления. на самом деле на лицах всё время радостная улыбка. Просто так.
Помню, когда меня в детстве ругали за что-нибудь, обычно за смешное несерьёзное хулиганство, и я во время «серьёзного разговора» не могла сдержать улыбку, мама махала на меня рукой и со словами: «Смешно дураку, что рот на боку», — заканчивала разговор. на самом деле, невозможно ругать ребёнка, который стоит и радостно улыбается тебе. Наверное, нужно быть совсем уж бессердечным.
— Миша, зачем ты отломил руку у статуи!? Это антиквариат, папе подарили…
— Ээээээ… — во весь рот улыбается сын и красочно чешет затылок. — Ээээээ… не знаю, — честно отвечает он, не переставая улыбаться.
— Он поиграть хотел! — приходит на выручку Коля.
И оба стоят с провинившимся видом, но улыбаются так искренне — виновато и по-доброму.
Ну как тут ругать?
— Миша, неси клей. Будем теперь играть в реставраторов антиквариата XIX века. И, желательно, закончить эту игру до прихода папы.
Или вот ещё история. Сидела как-то на собрании, обсуждали важный вопрос. Смотрю, приходит СМС о платеже в Эпл сторе на девятьсот рублей. Ну, обычное дело, подписка. Четыреста рублей. Пятьсот шестьдесят. Восемьсот рублей. Через пять минут — чек о приложении на тысячу. Семьсот рублей. Потом на три тысячи. Через пару минут — ещё на три тысячи. Так как Эпл стор всех семейных телефонов оформлен на мою карту, пишу вопрос в семейный чат — кто и что покупает? Все пишут, что никто ничего не покупал. Через пять минут в Эпл сторе ещё покупка — пять тысяч, потом сразу же — ещё три тысячи. Деньги катастрофически тают. Девять тысяч рублей. Приложение за девять тысяч рублей! Понимаю, что нужно срочно звонить в банк, блокировать карту.
Я вышла в коридор, минут пять дозванивалась до менеджера, заблокировали карту. Заказала перевыпуск новой. Неделю без карты. Получаю новую. Муторная процедура обновления платёжной информации во всех интернет-магазинах и приложениях.
Попеняли на мошенников всей семьей. Через неделю беру как-то мишин телефон и понимаю, кто был тот самый мошенник.
— Сынок, — начинаю осторожно, и, если честно, с облегчением — всё-таки не взломали, — сыночек, а зачем тебе приложение «графический редактор»?
— Скачал! — улыбается Миша.
— А зачем тебе приложение «Анализ рынка акций»?
— не знаю! — всё так же с улыбкой.
— Дети, дети, мою карту не взломали! Все эти приложения накупил Миша! — прокричала я радостно.
— Как? Да ладно? не может быть? Что правда? — все тут же окружили меня.
— Да! Куча донатов в играх и куча рандомных приложений.
— Миша, ты хоть знаешь, на сколько ты напокупал?
— Нет!
— А зачем ты купил, например, приложение на английском для хирургов?
— Я не покупал!
— Ну как же, вот оно, в твоём телефоне.
Миша удивлённо посмотрел на экран и пожал плечами.
Моя вина, конечно. Как можно было забыть поставить пароль на покупки?
— Мама, а можно я закажу на Озоне вот эту музыкальную колонку. Написано «Доставим 1 августа бесплатно», — спросил в другой раз Миша.
— Сынок, милый, смотри, колонка стоит двадцать семь тысяч, вот, смотри, цена.
— Ну да! А 1 августа её привезут бесплатно! Давай закажем! Вот написано.
Под ценой колонки на самом деле зелёным шрифтом была надпись: «Доставка курьером, 1 августа доставка БЕСПЛАТНО». на слово «бесплатно» и повёлся мой бесхитростный сын.
Общение Коли с окружающим его вне дома миром обстояло ещё интереснее.
— Гриша, ты знаешь, что если съесть все шоколадки и конфеты из минибара, то никто ничего не заметит, а на следующий день туда принесут новые? — спросил как-то Коля Гришу в конце нашего трёхнедельного проживания в отеле на Мальдивах.
— И давно ты это делаешь?
— Ну… как приехали.
Счёт за минибар домика, где жил Коля с няней и малышами, был с таким количеством нулей, что даже на ресепшн подумали, что ошиблись. Но нет. не ошиблись. В общем, между завтраком, обедом, полдником и ужином на отдыхе Коля проел четверть месячной зарплаты няни. Думая, что бесплатно. Думая, что не узнают.

— Простите, там по крыше дома ходит какой-то ваш ребёнок, — позвонили нам соседи.
— Да нет, вы ошиблись. не наш.
— Да нет, ваш.
— у нас заперты все выходы на крышу. Никак не наш.
— Да точно ваш.
— Спасибо, сейчас разберёмся.
Я поднялась на последний этаж дома, а там как-то слишком тихо и послушно, сложив руки на колени, в рядок на диване сидели Миша с Колей.
— Кто из вас сейчас ходил по крыше?
Молчание.
— Соседи видели. Кто это был? — я грозно сдвинула брови.
— Коля! — выдохнул Миша и показал зачем-то пальцем на брата.
— Как? Как ты туда попал? Всё же заперто?
— А он ключ нашёл! — снова пояснил Миша.
— Где?!
— Уборщицы убирались и забыли в двери, — Коля не улыбался, видимо страшась моего серьёзного лица.
— Но зачем? Зачем ты вылез на крышу? Это же опасно! Четвёртый этаж! А если бы ты упал?!
— А мне не страшно было, — Коля повеселел, поняв, что плохо было бы только в том случае если бы он упал, а раз он не упал, то всё хорошо.
— Коля, но зачем?! Ты хоть раз видел, чтобы кто-нибудь вылезал на крышу?
— Нет.
— А ты зачем полез?
— Просто так…
В этом был весь Коля. Иногда он мог совершить абсолютно непонятный поступок, не укладывающийся в логику обычной ежедневной жизни.
Нацарапать острым стержнем от гелевой ручки рисунки на столешнице нового письменного стола. Разрисовать ручкой стены в доме. Сделать себе стрижку маникюрными детскими ножницами. Насыпать в салат соды вместо соли. Набить портфель фруктами и бутербродами без пакетов и, разумеется, превратить это всё в кашу с учебниками и тетрадями. Пойти зимой гулять без шапки и куртки. Летом, наоборот, зачем-то надеть шапку и куртку и взмокнуть на качелях рядом с домом. Расстричь ножницами низ штор, сделав бахрому. И, наоборот, срезать бахрому у кистей занавесок. В общем, за Колей следит вся семья, включая няню, и несмотря на это, он умудряется есть сухие макароны, рисовать зубной пастой и периодически теряется в общественных местах. И всё это делает с милой доброй широкой и лучезарной улыбкой.
— Мама, я когда вырасту, буду кондитером! Буду печь торты, пирожные, делать конфеты! Нас этому в школе будут учить после 9‑го класса, — поделился как-то за ужином своими планами Миша, доедая третий кусок бабушкиного пирога с яблоками.
— А я буду водителем! Буду водить машину! — расплылся в мечтательной улыбке Коля.
Ну вот как объяснить ему, что водить машину из-за своей инвалидности он никогда не сможет? И нужно ли объяснять? Точно не сейчас, не в детстве. Пусть мечтает. Так приятно мечтать, в юности, когда уверен, что сможешь быть кем захочешь. Хоть космонавтом.
Помню лет в восемнадцать, когда мы с друзьями-первокурсниками победили в одном федеральном конкурсе и какое-то время изображали взрослых и значимых людей, работая с проектом в Кремле, в шутку сделали себе удостоверения, распечатанные на обычном принтере, конечно же, но с настоящими государственными печатями. Я тогда назначила себя «директором мира». Было весело и захватывало дух от того, что жизнь вся впереди и только начинается. от той молодой силы, энергичного оптимизма, присущего юности. Если очень захотеть — можно в космос улететь. Вижу цель — не вижу препятствий.
Так вот, не хочу лишать детей крыльев мечты, которая поднимает ввысь над прозой жизни. Мечтайте, ребята! Всё сбудется! Мы работаем над этим…
Удивительно, что люди, узнававшие о том, что мы усыновили двоих детей-инвалидов, в первую очередь почему-то искали, в чём наша выгода. В чём подвох.
Наверное, своих детей нет? Есть? Хм. Там что, государство за это много платит и даёт квартиры? Ах, у вас не опекунство? Квартиру не дадут и не платят? А как же инвалидные выплаты? Платят же? Пятьдесят тысяч в месяц примерно на обоих детей? Воооот. Мы ж знали, что выгода есть. Как муж много зарабатывает? Ах, у вас и няня и водитель? И помощницы по хозяйству? Ну понятно. Наняли каждому по няньке и самоутверждаетесь, какие вы крутые. Ах, всего одна няня на всех детей? Странные вы какие-то.
С таким мышлением я сталкивалась на протяжении всех этих лет.
Помню, ещё до усыновления детей я приехала в пермский детский дом, когда ещё в детские дома можно было приезжать без справок. Приехала волонтёром-добровольцем с вопросом — чем помочь? Может быть, купить памперсы? Игрушки? Книги? Конфеты? Поиграть с детьми? И помню, что тогда очень мудрая заведующая пригласила меня в свой кабинет побеседовать. Нет, чая не было. Зато был очень проникновенный и наболевший рассказ о том, как трудно научить детдомовских детей нормальной обычной жизни.
— у них, — рассказывала она, — достаточно игрушек, и книг, и еды, конечно. Хватает памперсов. И нет отбоя от волонтеров, которые приезжают и устраивают детям мини-праздники с подарками и конфетами. Только все это нисколько не помогает воспитанникам. Скорее, наоборот, портит их. Дети считают, что все взрослые им априори должны. Должны их развлечь, подарить подарки. Хозслужба детдома должна постирать одежду. Повара — приготовить еду — и повкуснее, накрыть на стол, потом всё убрать и перемыть посуду. Уборщицы должны мыть полы, протирать пыль, пылесосить.
Детей официально нельзя привлечь ни к какому труду — за это может быть административная и даже уголовная ответственность. Никто не рискует. В итоге дети выходят из детских домов и элементарно не знают, как сделать себе чай. не умеют и не имеют привычки и навыков ни готовить, ни стирать, ни убирать за собой. А чувство, что они бедные-несчастные и им непременно все должны, культивируемое теми же волонтерами и всем окружающим миром, мешает им встроиться в реальную действительность.
Дети, жившие восемнадцать лет на всём готовом, вдруг оказываются один на один с жизнью. В лучшем случае, с полученным жильем. И всё. Нужно учиться, а ещё работать, убирать квартиру, стирать, гладить, платить коммунальные платежи, да тот же чай заваривать. А не наливать из большого чайника, уже комфортной крепости, температуры и подслащености из принесённого тебе чайника в принесённый чистый стакан.
Детей лучше приучать к труду и самообслуживанию. Приучать к контактам с окружающим миром — к тем же поликлиникам и центрам занятости.
А волонтеры приезжают в костюмах клоунов, поют, веселят и дарят подарки и конфеты. Часто, слишком часто, чтобы сохранить ощущение праздника. Превращая эти мероприятия в абсолютную обыденность для детей. Они думают, что так и будет. Но после совершеннолетия взрослые в ростовых костюмах кукол больше не поют им песни и не дарят подарки.
Жизнь совсем другая. И как к этой настоящей жизни подготовить наших детей, говорила она, мы не знаем. Конечно, мы рассказываем. Но одно дело рассказать. И совсем другое дело, когда восемнадцатилетний ребёнок не знает, как стирать бельё. Как сходить в магазин. не умеет пользоваться общественным транспортом. Вообще ничем не умеет пользоваться за пределами детского дома. Потому что нам нельзя отпускать их в магазин. Нельзя учить их стирать. Нельзя учить их готовить — вдруг обожгутся или порежутся. Нельзя привлекать к труду — поверьте, сразу найдутся доброжелатели, которые обвинят в эксплуатации детского труда. Да хотя бы кто-то из обиженных воспитанников. И вот это реальная большая проблема.
А Вы привезли книжки и игрушки? Оставляйте, передадим все, конечно же. Но хотите начистоту? не нужно это всё. у нас хорошее обеспечении и правда, есть всё необходимое материальное. Государство обеспечивает. Вот только детям нужно совсем другое. Детям нужна обычная жизнь в семье. В реальной семье. Тут, в стенах детского дома, очень трудно дать полноценное, настоящее воспитание ребятам. у нас словно другая реальность здесь. Вот в чём проблема. Поэтому если вы на самом деле хотите помочь этим детям, не покрасоваться в своих глазах, а сделать что-то полезное для них — усыновите. А всё остальное, Вы уж меня простите за откровенность — профанация и самоудовлетворение.
Тогда я задумалась над её словами. Игрушки больше не возила. Морально настраивалась на усыновление, и слава Богу, получилось усыновить. Вырвать двух детей из этого вымышленного казённого мира. Научить настоящей жизни. Научить шутить и смеяться. Обнимать и целовать. Готовить еду. Помогать старшим и младшим. Плавать. Кататься на роликах. Сажать и пекарить картошку. Ловить рыбу. Разводить костёр. Копить деньги и делать покупки. Зарабатывать на карманные расходы. Пить из горлышка пластиковой бутылки воду. Пользоваться смартфоном. Фотографировать. Пришивать пуговицы. Варить кофе и печь печенье. Это и многое, многое, многое другое, что дети перенимают у своих родителей, даже не задумываясь, и чего лишены все воспитанники, которым запрещено покидать все восемнадцать лет ограду детского дома без официальных разрешений и сопровождающих.
Зачем мы усыновили детей? Какая выгода? В чём подвох? Подвох в том, что в сознании многих людей детские дома — это нормально. Ну да, деток жалко. Охаем, ахаем и вздыхаем. Особо совестливые откупаются игрушками и праздниками. не меняя при этом сути происходящего абсурда — дети без мамы, без папы, без близких. Дети в казённом доме, словно в тюрьме лёгкого режима. Дети, которым нельзя столько всего, что когда после восемнадцати вдруг становится резко можно, мало у кого не сносит крышу от свалившейся вдруг свободы, полного отсутствия контроля и вседозволенности.
Зачем мы усыновили детей? Потому что могли усыновить. Потому что хотели дать хотя бы двоим детям шанс на обычное счастливое детство. со сбитыми коленками и мороженым, купленным на карманные деньги. Детством со знанием того, что ты дорог и тебя любят. Детством с ягодами, растущими на даче, и йогуртами, которые выдаются не по норме один в день.
Детством, в котором можно быть ребёнком, а не воспитанником с личным делом номер 6382925.
Я очень-очень сильно люблю своих приёмных детей. Кто-то удивлён? Вот вы, извините, заводите себе собаку. Нянчитесь с ней. Прививки, стрижка, дрессировка. Подстилка, ошейник, игрушки. Гуляете с ней минимум дважды в день. И потом, через лет 10‒15 она умирает. Безутешное горе. Вы любите свою собаку? Ах, конечно. Знаю людей, которые сделали себе татуировки с именем собаки после её смерти.
А теперь представьте, как бы это цинично не звучало, что вместо собаки вы «завели» ребёнка. Усыновили. И что? Спросите себя потом лет через десять, любите вы его? Да вы жизнь свою уже не будете представлять без этого ребёнка, впрочем, как и он без вас. И вас обоих будут коробить слова «усыновлённый» и «приёмный». Потому что насколько же человек лучше собаки!
Но нет. Собачку же завести проще. Можно и запереть в комнате, если надоест. И отдать в добрые руки или деду на дачу, в конце концов. Потому что в первую очередь своё эго. Как удобнее мне. А в детдом можно игрушечки отправить, и вот, я хороший какой! с пёсиком на ручках, только что от собачьего парикмахера или дрессировщика.
Объяснять человеку причины, по которым мы усыновили ребёнка, абсолютно глупо. Это как объяснять причины, по которым ты спас тонущего или выбежавшего за мячиком на дорогу мальчугана. Знаете, не должен ребёнок быть брошеным в казённом доме. Можешь — забери. Приобретёшь сына или дочь. Ну а не понимаешь — заводи и стриги собачек. Каждому своё.
А как же генетика? А это вам к Адольфу, да, тому самому. Который был за чистоту расы идеальных арийцев. Или вы думаете, что наркомания передаётся по наследству? Или алкоголизм? Или воровство? Много вы знаете семей потомственных алкоголиков или воров? Семей интеллигентов, у которых почему-то дети наркоманы, я знаю, к сожалению, намного больше. Вопрос сложный. Скорее, вопрос о предрассудках. Так как учёные не нашли никакого гена, предрасполагающего людей к воровству или алкоголизму. Как раз это больше к воспитанию, образу и условиям жизни.
«Ах, мы б усыновили, но боимся генетики». Идеальная отговорка. Но, послушайте, чего? Боитесь науки о генах?
Генетика — раздел биологии, занимающийся изучением генов, генетических вариаций и наследственности в организмах.
Раздела биологии боитесь?
Известно и доказано, что нет никакого гена, отвечающего за плохое поведение или пороки. Воспитывайте, уважаемые. Но зачем? Кому это нужно в нашем эгоистичном мире культивирования беззаботности и легких удовольствий. Есть же детские дома, в них специально обученные люди, и я-молодец с игрушечками и шарикам пару раз в год.
Вспомнилось почему-то колино «А где конфетка?».
Нет конфетки. Есть жизнь. А в этой жизни — любовь и желание не только получать, но и делится. И чем можешь — делать этот мир лучше. Мир в котором до сих пор есть никому не нужные дети, за забором с колючей проволокой, каждый день мечтающие о семье и родителях, мечтающие о том, что они кого-то полюбят и их полюбят в ответ.