СТЕНА

В наш детский дом Федю привезли сотрудники железнодорожной милиции. Нашли его на Александровском вокзале. Сутки ждали, что найдётся мама, а потом, до выяснения всех обстоятельств, временно поместили мальчика в наш детдом. Было это в мае 1980‑го года.

На лето Федю отправили со всеми детьми в загородный пионерский лагерь. Три месяца пролетели быстро, а когда я обратился в милицию за документами на мальчика, ответили: «Пока установить ничего не удалось. Ждите.» А по всей видимости никто ничего не искал. Так без единого документа Федя стал воспитанником детдома. Был он мальчик смышлёный, весёлый; хорошо помнил, что осенью его мама хотела отдать в школу.

Наступила осень. Федя со своими ровесниками пошёл в первый класс. На требования школы предоставить документы, я отвечал, что они скоро придут, понимая, что «скоро» очень растянется, если не искать их самим.

Чтобы не травмировать ребёнка бесконечными вопросами, я иногда, как бы между прочим, приглашал Федю в кабинет и расспрашивал, где он жил раньше, что делал, как звали маму и отца.
— Жили в Москве, — твердил Федя, — сначала в комнате, потом в котельной, потом в Александрове на вокзале. Мама работала в столовой, нет — в буфете; в белом халате работала, — уточнял он.

На этом наши разговоры заканчивались. Федя уходил играть. Через несколько дней я разговаривал с мальчиком вновь. И пришёл к твёрдому убеждению, что документы Феди нужно искать в Москве. Всё что удалось выяснить во время наших бесед я подробно описал и направил в Московский городской ЗАГС с просьбой проверить и выслать нам свидетельство о рождении Феди. Вскоре пришёл ответ. Мальчик был прав: родился и жил он в Москве. Теперь надо было попытаться отыскать и мать.

Правда нашлась для сына. Через семь лет. Случилось это в одно из августовских воскресений. В квартиру позвонили. Я открыл дверь. На пороге стояла молодая заплаканная женщина:
— Мне бы директора детдома, — попросила она, — я мать Феди Василенко.
Я пригласил её в квартиру. Усадил на стул, но она продолжала плакать. Потом, немного успокоившись, сказала: «Знаете, как это получилось? По молодости допустила растрату, работая в буфете. На меня завели уголовное дело, и я решила скрыться. Федю оставила на вокзале в Александрове. Видела, как его увела милиция — значит, не пропадёт. Ещё два месяца металась, жила по вокзалам и подъездам домов, а потом пришла в милицию с повинной. Только позднее поняла, что натворила. Отсидела шесть лет. В Москву не прописали. Ни угла, ни кола, ни двора. Уехала в Тверскую область. Устроилась в колхоз дояркой. Сама я городская. Коров боялась и там, и тут надо доить. Закрою глаза, дою и плачу. Прошёл год. Дали мне вместо общежития квартиру. И документы дали хорошие. Теперь я могут взять сына домой. Вот только пойдет ли?»

Отправились мы с ней пешком в пионерский лагерь, где отдыхал Федя. И, всю дорогу мать спрашивала: а какой он? А пойдёт ли с ней? Будет ли разговаривать?
Зная Федю, я убедил её, что всё будет хорошо: Федя по характеру добрый, должен её простить.

Никогда не забуду ту встречу матери и сына. Долго стояли молча, словно чужие люди. Мать что‑то пыталась объяснить сыну. Домой ехать Федя отказался. На обратном пути мать просила меня помочь ей вернуть сына. И, доводы у неё были весомые: сын закончит восемь классов. Она устроит его в хорошее московское СПТУ, пропишет в комнате. Сама будет жить в селе.

Уговорил я Федю. Уехал он через неделю в Москву. Окончил СПТУ, отслужил в Армии. Иногда приезжал и в детдом.

Писала и мать мне письма, просила советов, выкладывала всё, что мучает. В одном из писем призналась: внешне всё выглядит благополучно, из армии писал, что в части ездит, мамкой зовёт, но так и не сумела она открыть ему своё сердце. Так и стоит между ними стена, возведённая её руками.

* * * * * * * * * *