Карабановский детский дом

СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ

Телефонограмма из облоно, полученная утром, была краткой: приглашали на совещание в Собинский детдом к десяти часам утра. На другой день я был в Собинке. В местном детдоме бывать не доводилось, поэтому на привокзальной площади спросил у проходившей мимо женщины:
— Как пройти к детскому дому?
Женщина внимательно посмотрела на меня, особенно на мой дорожный дипломат и, в свою очередь, полюбопытствовала:
— Вы к нам с комиссией?
— Я из Карабаново, директор детдома. А к вам приехал на совещание.
— Беда-то у нас какая, — поделилась женщина, — девочка повесилась. Едут теперь комиссия за комиссией. Я ночной няней работаю.
— А девочка большая? — в свою очередь спросил я.
— Тринадцать лет. Тихая такая. И больная. Каждую ночь писалась, хотя без конца по ночам будили. Мать всё обещала её домой взять, да потом обманула. Вот и не выдержало сердечко. Двух воспитателей собрались судить, да, слава Богу, разобрались. Просто сняли. Девочки наши нашли письмо от матери. Писала, что домой её не возьмёт, так как родила её не от мужа, а от Василия Ивановича, которого никогда не любила. Всякую грязь писала. Говорить стыдно. А директора нашего сняли. Красавица у нас была Антонина Ивановна, а после этого сразу постарела. Одни морщины на лице, да седина появилась. Пять лет в отпуске не была. А тут собралась. Один день отдохнула, а на второй день такое случилось. Мать бы, суку, судить надо, — в сердцах сказала женщина, — да что с неё возьмёшь? Она и так лишена родительских прав. А удавилась девочка на пояске от платья. В кустиках, на нашей же территории детдомовской. Теперь у нас новый директор. Мужчина. Надолго ли?

Женщина показала мне короткую дорогу к детдому, и я пошёл, думая о девочке, которая вот так просто свела счёты с жизнью. Видимо, бывают минуты, когда жизнь утрачивает свою ценность. И тогда человек решает, как распорядиться дальше своей судьбой.
Мысленно я начал перебирать своих воспитанниц, от которых можно ожидать подобное.
Вот Анжела. Очень замкнутая. Но умненькая. Болеет астмой. Мать появляется в детдоме наездом. И всё бегом. А девочка к ней тянется, ждёт. Мать же, наоборот, наобещает всего и, бежит за ворота детдома, где ждёт её очередной сожитель. В детдом уже их не ведёт, мы ведь видим, что каждый раз всё новые. А девочка надеется. Выдержит ли?
Или Валя. В детдоме полгода. И за это время ни одного письма. А сама каждый день пишет. Только ответа нет. Последний раз в письмо положили конверт с обратным адресом, лист бумаги. И опять ничего. Как вымерли. Другим детям не легче.

С такими невесёлыми мыслями я пришёл в детдом. Коллеги — все семь директоров школьных детдомов — были в сборе.
— Ты знаешь, что случилось? — шёпотом спросила меня одна из коллег.
— Знаю. По дороге рассказали, — ответил я.
Совещание началось. Инспектор облоно голосом, в котором преобладали металлические нотки, зачитала грозный приказ, где, как говорится, раздавалось «всем сестрам по серьгам».
Потом начали выступать мы. Говорили о том, что наболело, что мешает нормальной работе. В магазине что‑либо купить для детей запрещено госбанком. Всё берём с мелкооптовых баз, а там в основном только то, что вышло из моды.
А наши дети чем хуже? Вот с этого и начинается травмирование психики ребёнка. Уже одеждой подчёркивается, что ты не такой, как все. А на Руси давно известно: по одёжке встречают…
Да что одежда, если купить школьную тетрадку не имеем возможности. Выписываем сотни пузырьков клея, берём тетради. Иначе госбанк не пропустит. Кому нужен такой обман? И сколько ему ещё длиться? А нормы? Четыре пары носков в год! Это осталось ещё со времён войны.
И, директор детдома уже давно стал попрошайкой с высшим образованием. Ходим с протянутой рукой по шефам. Унизительно, стыдно, хотя и понимаем, что это ради детей.
Зарплата у всех сотрудников мизерная. Штат не держится. Каждый год кто-то из директоров уходит. Сил нет.
В группе у воспитателя сорок человек. Почти все воспитанники имеют отклонения в здоровье. Все педагогически запущены. Нет памяти: бедный ребёнок весь вечер учит стихотворение, правило, а утром в школе не может рассказать. Начинаются упрёки, конфликты с учителями и воспитателями.
Каждый второй из воспитанников, идя на занятия в школу, получает успокоительное лекарств, чтобы погасить высокую нервную возбудимость. Детям нужен психолог, а его нет.
Словом, давно назрели радикальные перемены в жизни детских домов.

После таких выступлений инспектор облоно как‑то притихла.
— Я вас понимаю. Вам очень тяжело, — сказала она, — облоно считает директоров детдомов своим золотым фондом.
— Вот давайте и закончим на этом, — тоном провинившегося школьника попросил директор Кольчугинского детдома, — нам ещё Антонину Ивановну надо навестить. Антонина Ивановна нас явно не ждала. И, наверное, впервые за последнее время улыбнулась.
— В школу я перешла работать, — сообщила она, — веду русский язык и литературу. Директором детдома была пять лет, а кажется, целую вечность.
Около часа мы просидели за столом. Пили чай. А потом дружной стайкой пошли на вокзал.
Говорили мало. Чувствовалось, что каждый мысленно был уже на своём рабочем месте. Как там? Что ждёт?

P. S.: После 1985‑го года жизнь детских домов временно несколько улучшилась. Были сняты все запреты на покупку одежды и обуви. Увеличены нормы содержания на ребёнка. Состав групп постепенно сократился до десяти человек, в штате сотрудников появился психолог. Но проблем по‑прежнему хватало. И будут они до тех пор, пока существуют детские дома.

* * * * * * * * * *